Мода на короля Умберто - страница 46

стр.

После такого подвига у меня были веские причины волноваться за здоровье пропавшего. Новые поиски не дали результатов. Самое верное — ждать подпольщика на ближайшем уроке. Пока он жив, ни за какие коврижки не поступится исполнением романса об огне, который горит не где-нибудь, а в его крови. И что же?..

Сначала пожаловал Василий Васильевич. Он патриархально раскланялся со всеми сразу и с каждым по очереди: «Мое почтение, Владимир Дементьевич», «Разрешите ручку, Нина Михайловна», «Держите календарик, Валерия Сергеевна». За сим последовала пауза. Василию Васильевичу непременно хотелось обратить внимание на художественное исполнение дареного предмета. Начались восторги по поводу печати, сочных красок да и самой темы, избранной для украшения оборотной стороны календарика. Златоглавое семейство церквей сияло на нем во славу тысячелетия русского христианства. Календарик уже завершал почетный круг, когда в класс влетели Шарлахов и Оля. Они тоже присоединились к зрителям. А старца все не было и не было. «Негодяй!» — сказал Маэстро, но в эту самую минуту дверь отворилась…

Это походило на столбняк, а может, на помешательство, все разинули рты, превратившись в коллективную окаменелость.

Огромная труба, изогнутая над орехово-золотистой шкатулкой: «Мелисандра и К°», была наставлена на нас старинным граммофонным жерлом. Деревянная, тускло поблескивающая, напоминающая гигантский цветок. Поддерживаемая знакомыми музыкальными руками, она торжественно двинулась вперед вместе с белокурым амуром — обитателем фирменного знака, держа курс на столик.

Маэстро опомнился первый:

И он устал,
В степи упал…
Предстала тень из Ада,
И он без сил
Ее спросил:
«О тень, где Эльдорадо?»

— Смейся-смейся, — отозвался Мокей Авдеевич, бережно опуская ношу, — не пришлось бы заплакать.

Он принялся колдовать над граммофоном, бормоча про обещанный прощальный вечер.

У белокурого амура появились двойники, мал мала меньше, на коробочках, футлярчиках, этикетках — все они держали в пухлых ручках по гусиному перу, склонившись над черными пластинками с красными наклейками, у всех был один и тот же адрес (насмешка судьбы!): Лубянская площадь, дом человеколюбивого общества, и все они именовались в честь фирмы-родительницы: «Пишущий амур». Затем к ним присоединилась голубая собака, разинувшая пасть на голубой граммофон и в этом бестолковом виде застывшая на коробочке с иголками. Когда гоп-компания полностью собралась и заняла положенные места, Мокей Авдеевич начал быстро-быстро крутить ручку граммофона. Диск завертелся, обернувшись серебряным кольцом, белокурый амур вихрем втянулся в красную этикетку, послышался шорох, треск и шипение, а потом далекий голос тонко запел:

Но остался влажный след в морщине…

К нему присоединился мужской голос:

Старого утеса. Одиноко…

А потом третий поддержал их:

Он стоит, задумался глубоко,
И тихонько плачет он в пустыне.

Снова шипение, и вновь белокурый амур возрождается на этикетке.

Маэстро сидел, обхватив голову руками, и кажется… Не берусь утверждать, что именно с ним происходило: у меня самой першило в горле. Мокей Авдеевич глядел вперед пророческими глазами. Но видел ли он, что его предсказание сбывается? Слышал ли, как Маэстро вскрикнул: «Надя!» — протянув руки к трубе? По-моему, Мокей Авдеевич был далеко. Ему светило юное солнце, и он спешил в студию звукозаписи. Он взбегал по ступенькам — чуть раньше по ним уже пробежали молодой Скуратов со своей воскресшей женой. Мокей Авдеевич устремлялся в блестящее будущее, которое сулило трио Даргомыжского и которое серебряным вихрем промелькнуло сейчас на диске.

Машина времени молчала. Амур тосковал на пластинке.

— Совсем неплохо, — сказал Маэстро больным голосом. — Сама Збруева не спела бы лучше… А уж она-то в этом трио не знала равных…

— Куда там, Владимир Дементьевич… Конечно, не спела бы, — ожил Василий Васильевич.

— Превосходная интерпретация, — авторитетно подтвердил Шарлахов, и Оля с Ниночкой, соглашаясь, закивали из разных углов.

Но Мокей Авдеевич не собирался сокращать программу в угоду лирическим отступлениям. Он снова принялся шуршать, что-то искать, перебирать, поминая Алису Шоу, которая сто лет назад открыла своим свистом эру звукозаписи. Если бы не она, старцу и в голову не пришло бы поехать в Апрелевку к собирателю редких пластинок. На многое Мокей Авдеевич не рассчитывал. Всего лишь прощальный романс, специально для Нины Михайловны. Но старый товарищ по местам не столь отдаленным не стал мелочиться. И с гусарским размахом бывший акционер граммофонного общества «Метрополь-рекорд» предоставил в распоряжение Мокея Авдеевича добрую половину своей коллекции. Гулять так гулять! Пожалуйста и романс: «Капризная, упрямая, вы сотканы из роз…»