Моё поколение - страница 29

Альма тащила её на каток. Она шла на каток, хотя и не умела кататься. Она становилась возле раздевалки и подолгу смотрела, как летят мимо пестрые фигурки — в одиночку, парами, табунками. Были в них необычайная легкость и летучесть. Аня закрывала глаза и слушала, как тонко поет под коньками лед. Потом это звенящее пение льда покрывало пенье труб духового оркестра. Оркестр играл вальсы «На сопках Маньчжурии» или «Осенний сон». В чистом морозном воздухе корнеты согласно выпевали мелодию вальса, и она словно скользила по льду и отдавалась негромким эхом от окружавших каток высоких сугробов. И рокочущее пенье труб, и звон коньков, и смех, и кружение катающихся — всё это было приятно Ане до чрезвычайности. Она спускалась на лед и шла потихоньку по краю катка вдоль зеленых, вдавленных в сугробы скамеек.

Налетала Альма в белом свитере и короткой синей юбочке, обхватывала Аню крепкими ручками, тормошила, осыпала снегом, звонко хохотала:

— Анька, спасай!

Мчавшийся по пятам за ней тонкий гимназистик тормозил с полного хода и картинно вскидывался на носки коньков.

— Знакомьтесь, — говорила Альма и, скинув белые рукавички, поднимала руки, чтобы поправить выбившиеся из-под белой же шапочки волосы.

Ловкий гимназистик назвался Петей Любовичем. Потом подкатили двое других — один толстый, короткорукий, точно пень в сучьях, другой высокий, подтянутый, длиннолицый.

— Носырин, Ширвинский, — представила их Альма, — а это Анечка, моя милочка.

Она снова кинулась на Аню и опрокинула её на скамейку. Потом умчалась прочь, звеня коньками, смеясь, вскрикивая. Следом за ней унеслась её быстроногая свита. Аня смотрела им вслед и улыбалась. Вокруг неё едва приметным облачком мерцала тончайшая снежная пыль, отливая при свете фонарей серебряным блеском.

В семь часов всей компанией ушли с катка. Пошли на набережную. Вдоль заснеженной реки от Полицейской улицы до яхтклуба тянулся неширокий бульвар, огороженный со стороны реки низкими деревянными перилами. На бульваре стояли в три ряда приземистые березы.

Альма кинула вверх связанные ремнем коньки. Они повисли на черном суку, мутно поблескивая запотевшим никелем. Альма протянула к конькам руку:

— Кто смелый на подвиг опасный решится? Кто сыщет мой кубок и с ним возвратится?

— Лучше так, — поправил Петя Любович. — Кто снимет коньки и ко мне возвратится?

— Вы поэт, — засмеялась Альма, — а поэты не умеют лазать по деревьям.

— Я не поэт, — объявил долговязый Ширвинский. — Я человек меркантильный: на дерево влезу, но требую в награду за подвиг поцелуй.

— Ну, мне пора, — сказала Аня и запахнула расстегнутую было шубку.

Она торопилась, так как у неё ещё должен был быть сегодня урок с Илюшей.

Толстый Носырин вызвался проводить Аню до дому. Он взял её под руку, и Аня почувствовала сквозь шубку его переминающие рукав пальцы.

— У меня ботик расстегнулся, — сказала она, брезгливо отнимая руку.

Носырин тотчас кинулся помочь ей. Он присел к её ногам, и она вдруг почувствовала его холодную руку возле колена. Вздрогнув, она ударила толстяка по руке и убежала прочь.

Илюша ждал ученицу. Случилось впервые, что ему пришлось ждать. Он оглядывался. Странно быть в этой комнате одному, странно и приятно. Его обнимает теплая и покойная тишина. Кажется, как ни будь растревожен, как ни будь устал — приди сюда, и всё разом уляжется: усталость пройдет, тревоги оставят тебя. Станет хорошо, как на берегу полноводной широкой реки. Лепечет у берега вода, от неё тянет свежим ветерком… вот так, как сейчас от распахнувшейся двери… Аня стоит на пороге. Словно течет к коленям золото волос, на ресницах вкруг глаз, точно весенний снег вкруг озер, тает иней. Частое дыхание волной вздымает грудь. Она торопилась. Она немножко придыхает, говоря: «Простите, я опоздала», и поспешно сбрасывает шубку.

— Ничего, ничего, — откликается Илюша.

Он стоит у стола и перелистывает дневник. Алгебра — четыре. Алгебра — четыре… И в четверти то же. Это значит, что курс усвоен, это значит, что по чести пора оставить тихую комнату в мезонине и уйти. Его миссия окончена. Иксы и множители перестали угрожать Аниному благополучию. Она сидит за столом, и карандаш её бойко, уверенно бегает по бумаге. Он следит за движениями её руки. Он всегда гордился этой уверенностью, которую умел передать своим ученикам. Он репетиторствует с двенадцати лет. Будучи ещё во втором классе, он обучал обращению с дробями своего одноклассника Саньку Звягина. Числители и знаменатели катастрофически путались в вялом мозгу этого безнадежного тупицы и отчаяннейшего лентяя, а слово «рассвет» писалось с тремя грамматическими ошибками. Илюша просиживал с ним по три часа ежедневно, — мало-помалу числители и знаменатели заняли положенные им места, а рассвет наступал по всем правилам грамматики. Санька хоть и с натугой, но все же вылез на тройки, и благодарные родители прибавили репетитору к Новому году сверх положенных рубля восьмидесяти копеек жалованья пряничную козулю с орлом из сахара. Лапы у орла были белые, голова розовая, а на крыльях сияло сусальное золото.