Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век - страница 11

— Очень!

Я не кривила душой. И дома попросила сварить кукурузу. Но у нас она не привилась. Хотя ее варили по всем правилам, она получалась твердой и отсутствовал какой-то волшебный элемент ее вкуса.

В декабре тридцать второго года к нам приехал дядя Валентин, мамин брат.

Он был всего на пятнадцать лет старше меня, и я любила слушать семейный рассказ о том, как он, мальчишка, вез мою маму на телеге в родильный дом, а потом привез ее обратно уже со мной — новорожденной — на руках. Какого страха натерпелся, правя лошадью в мартовскую распутицу!

Приезд его в Таганрог был каким-то странным. Для начала меня просили помалкивать. Отец и мать ходили с нарочито-спокойными лицами, а сам Валентин был полон чересчур громкой энергии.

Мать то и дело роняла:

— Тише, тише…

Какое-то время у нас не было гостей. По ночам в комнате родителей долго светилась щель за дверью, слышались приглушенные голоса. Иногда нерассчитанно врывался Валин голос и тут же падал («Тише, тише…»).

Невзначай я услыхала, как отец сказал:

— Послушай, Валентин, не рассказывай этого при Верочке. Она снова начала сильно заикаться. А ведь совсем недавно была в лечебнице.

Мать при ее огромном самообладании на самом деле была очень нервной и с детства заикалась. Этот свой физический недостаток она сумела превратить в своеобычно-привлекательную манеру сильно растягивать слова. Но в периоды обострений заикание становилось тяжелым, и, чтобы справиться с ним, матери надо было надолго замолчать. Иногда по целым дням она объяснялась записками.

Один раз мать побывала в ленинградской лечебнице, где выяснила, что ее самолечение совпадает с принятым в медицине, и она, вернувшись, начала успешно лечить других.

Эти сеансы с незнакомыми, очень застенчивыми людьми проходили у нас в доме. Приезд Вали на время прекратил их.

Но вот однажды, вернувшись домой, отец весело провозгласил:

— Все! Амба. Тебя берут токарем на «Красный гидропресс». Я договорился с директором. Хороший мужик Колесников!

— Шутишь! — почти испуганно воскликнул Валентин.

— Есть возражения? — продолжал веселиться отец. — Нет? Тогда переходи на легальное положение. «Даешь ударный труд!»

— Ф-фу… — выдохнул Валя, и я поняла, какой груз сбросил он со своих плеч.

Мать с этой минуты надолго замолчала, а потом возобновила свои сеансы.

Валентин стал ходить на завод в ночную смену. Возвращаясь на рассвете, он плескался в тазу, потом валился на тюфяк в моей комнате. На полу оставалась черная промасленная груда одежды.

Я недоумевала: неужели отец не мог подыскать ему работу в редакции или театре, после которой он не валился бы без задних ног, и главное — не надо было бы ему напяливать на себя это вонючее тряпье?

Я поехал покорять Москву в двадцать восьмом году. Вскоре после вашего отъезда из Челябинска. Мой отец дал мне письмо в ЦИК к Сулимову, которого знал по Уралу с просьбой помочь мне с жильем.

Первый, кого я встретил, был Виктор Морозов, мой двоюродный брат, сын дяди Ивана, повешенного чехами во время чехословацкого мятежа.

Он мне говорит: «Слушай, идем работать к нам в ОГПУ Чего лучше? Служить делу мировой революции, ловить врагов!» И верно, чего, кажется, лучше в девятнадцать лет? Революционная романтика, борьба с врагами, жизнь, полная опасностей, и всякое такое…

«Сразу дадут общежитие, — говорит Виктор, — а я пока передам через своих письмо Сулимову насчет комнаты. Он, конечно, уважит просьбу дяди Георгия. Зарплата лучше, чем в других местах. Дурак будешь, если не пойдешь!»

Дураком мне быть не хотелось. На другой день Виктор привел меня на Лубянку, тут же и оформили, без проволочек. Молодой, преданный революции, происхождение превосходное.

Начальник ОПЕРОДа (оперативного отдела) был тогда Паукер. Начальство высокое — четыре ромба — нынешний генерал, не меньше. Мое начальство пониже — Власик, в его ведении охрана правительства, и попал я в группу «наружного наблюдения». На нашем языке — «водил» вождей. Вернее сказать, меня вели: я шел позади на расстоянии четырех шагов, держа руку с револьвером в кармане. В случае попытки нападения я должен был стрелять мгновенно.