Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век - страница 38

И тут происходит непостижимое. В глазах мальчишек мелькает панический испуг, и… не сговариваясь, они поворачиваются ко мне спиной и бегут. Убирают от меня! Во все худющие лопатки.

— Стойте! — Я бегу за ними. — Стойте! Куда же вы? Дураки! Остановитесь…

Младший приостанавливается, старший — уже на другом углу. Я подбегаю, протягиваю мороженое:

— Бери же! Это вам!

— Петька, тикай! — страшным голосом кричит второй из безопасного далека. Петька снова бросается улепетывать.

Я медленно возвращаюсь. Мороженое липкими струйками стекает до локтей. У папы огорченное лицо.

— Дурачье! — презрительно говорит мороженщик.

Отец бросает мороженое в кусты акации, вытирает мои руки носовым платком и вручает мне твердый холодный кружок. На вафле выдавлено «Витя», но это не радует меня… Мы идем молча.

— Почему они убежали, папа? — наконец отваживаюсь я.

— Хм-м… я думаю… видишь ли, когда счастье сваливается внезапно, как с неба, человек может испугаться.

Гармония вечера нарушена: ни тепла, ни озноба.

Кроме сознательных родительских противовесов, было и нечто иное, случайно запомнившееся.

Во дворе Партковых овдовела молодая женщина с четырьмя детьми на руках. Затурканная, нищая, голодная, она подвергалась еще набегам активисток из женотдела, которые предлагали ей посещать ликбез и попрекали политической отсталостью.

Мать узнала это и через отца начала хлопотать об устройстве старших детей в детдом, а младших в заводские ясли. Пока суд да дело, она стала собирать детские вещи среди всех знакомых и поручила то же Соне. Набрался огромный узел. Глядя на него, Соня неуверенно спросила:

— Верочка, а правильно ли это?

— Что правильно?

— Да вот так собирать как милостыню? Разве жалость не унижает человеческое достоинство? Нас не могут упрекнуть в буржуазной филантропии?

— А мне плевать! — я редко видела маму такой рассерженной. — Плевать, какие ярлыки могут приклеить, слышишь? Детям будет тепло? Матери будет легче от того, что ее дети одеты? Или ты их укутаешь человеческим достоинством? И это говоришь ты, ты, которая жалеет всех подряд. Что за чушь, Сонька!

— Я только хотела сказать, — по-прежнему неуверенно возразила Соня, — не лучше ли заняться этим через женотдел?

— В от и занимайся! А меня уволь. Я от этих гусынь могу упасть в обморок.

Отец нажал на какие-то пружины — дети были пристроены.

Спустя время я случайно, сквозь неплотно закрытую дверь, услыхала разговор:

— …эта женщина во дворе, ну, детей которой мы пристроили, — шептала Соня, — оказалась совершенно неблагодарной!

— Да? — удивилась мать. — В чем это выразилось? Шепот Сони принял торжественный оттенок:

— Она приводит мужчину!

Тут раздался негромкий мамин смех. Мне казалось, я вижу, как трясутся ее плечи.

— Сонюшка, — отсмеявшись, сказала мать. — Это же замечательно!

— Ты думаешь? — с сомнением спросила Сопя.

— Ну конечно! Человек живет полноценной жизнью. Она перестала быть замотанным бесполым существом. Мы можем порадоваться.

— Правда? — Соня счастливо засмеялась. — А мне и в голову не пришло. Какая ты умная, Верочка!

Как-то я спросила маму, почему она не в партии. Она задумалась:

— Во-первых, мое заикание. Оно мне мешало и в комсомоле. Во-вторых, собрания. Мировая революция, равенство людей, царство справедливости — все это прекрасно. А на собраниях столько перегибов, столько городят чепухи… В жизни, к сожалению, больше дураков, чем умных. Папа иное дело. Его работа обязывает быть коммунистом не только в душе.

Из этого видно, что мои родители исповедовали ортодоксальную идею. А на практике они впадали в спасительную ересь.

Мое детское сознание цепко схватывало ее, и в памяти она оказалась намного живучей всего остального. Эти «зацепки» ереси видятся мне светящимися островками совести и здравого смысла в разбушевавшейся стихии фанатизма.

Чего стоит пригретая дочь кулака Матильда и все «кулацкое гнездо», в которое превращался наш дом, когда приезжали ее полулегальные братья! Или гневное осуждение матерью Лиды Чентовской, выбравшей партийный долг, а не умирающую дочь.

Воистину спасительна ересь, когда догма оказывается ложной!

Моих родителей толкала в ересь природная доброта, независимость характеров. А скорее и нечто высшее, заложенное от века и успевшее пустить достаточно глубокие корни в человеческой душе.