Мои хорошие друзья. Лесная песня - страница 13

Когда страсти улеглись, Ванюшка сказал:

— Давай на новый велосипед сменяемся, а?

— He-а, — ответил Алёшка.

И не было человека, который не понял бы его. Отдать такой фонарик за какой-то велосипед!

— А я бы и модель самолёта не пожалел, — проговорил Митя.

— Да я его и на настоящий самолёт не променяю! — сказал Алёшка.

Утром следующего дня, когда счастливый фонариковладелец ещё спал, к нему прибежал Митя.

— Вставай, Алёшка! Пошли посмотрим, какого грача Ванюшка поймал! Красивый! Чёрный-чёрный! А каркает знаешь как! Наша Натка чуть в обморок не упала.

И снова собралась вся компания.

Под старым тополем, у самой дороги, рассматривали грача, которому его хозяин Ванюшка связал лапки. Спотыкаясь и жалобно каркая, грач с трудом прыгал вокруг дерева.

— Ванюшка, ты послушай, он ведь разговаривает! — сказал Митя.

— Ха! — хохотнул Ванюшка. — Говорящих грачей не бывает. Не попугай же он!

— А ты знаешь, Ванюшка, — задумчиво произнёс Алёшка, — у него, наверно, птенцы где-то голодные остались. Плачут, наверно. И накормить их некому. Отпусти его, а?

— Ещё чего! — отпарировал Ванюшка, который стал героем дня вместо Алёшки с его вчерашним фонариком.

Но Алёшка совсем не потому просил отпустить грача. Ему и в самом деле было его жалко. Настолько жалко, что на душе стало тяжело и сердце беспокойно заныло. Весь день ни за что взяться не мог, всё валилось из рук. Казалось, грач плачет не переставая. Плачет, мучается… А он, Алёшка, оставил его в беде, ушёл, не помог выбраться на волю…

Вечером Алёшка взял свой золотистый фонарик и отправился к Ванюшке. Едва войдя, он глянул на грача. Грач больше не каркал, не жаловался. Но в глазах его неподвижно, как вода в озере, стояла тревога. Алёшка дал грачу землянику, которую принёс специально для него, но грач даже не пошевелился.

— Он червяков любит, — сказал Митя, который был в гостях у Ванюшки.

Алёшка принёс червяков. Но грач отказался и от них.

— Отпусти его, — попросил Алёшка Ванюшку. — Пусть летит куда хочет.

— Не-а, — покачал головою Ванюшка. — Зачем? Он мне нравится. Пусть у меня и живёт. Приручу его, выдрессирую, учёный будет.

И тут Алёшка протянул Ванюшке свой золотистый фонарик.

— Меняю на грача.

— Шутишь!

— Не шучу!

— Ты что, спятил? — обиженно посмотрел на него Митя. — Я ведь тебе модель самолёта предлагал!

Алёшка молча взял грача и, едва выйдя на улицу, развязал верёвку, которой были связаны лапки птицы, и сказал:

— Лети, брат. Ну, лети же, лети! Что на меня так смотришь? — и подбросил грача вверх.

Грач не сразу поверил своему счастью. Он сел на забор, посмотрел на Алёшку и проговорил по-своему: «Вар-р!»

Алёшка понял, что это значит. Грач благодарил его. За свою свободу. За его доброту.

Утром Серёже сразу повезло: едва вышел на балкон, сразу поймал большого жука. Мальчик уселся на пол, осторожно разжал ладонь и принялся рассматривать жука. Что это был за жук! Чудо, да и только! Блестящий, с переливающимися тёмно-зелёными крыльями.

Серёже захотелось кому-нибудь показать своего замечательного жука.

И как раз в это время пришёл к нему Рома, друг, которому Серёжа доверял все тайны.

— Сам поймал? — спросил Рома. — Это майский жук.

— Нет. Июньский. Сейчас ведь не май, а июнь, — уверенный в своей правоте сказал Серёжа. И улыбнулся: — Сейчас мы его упрячем в спичечную коробку.

Он сбегал на кухню и мгновение спустя снова появился в комнате со спичечной коробкой в руке.

Жук ни за что не хотел залезать в коробку. Он упирался, цеплялся за пальцы, шевелил усами. Мальчики долго возились, пока победили упрямца.

— А теперь надо поймать муху, — сказал Серёжа.

— Зачем?

— Пусть поборются. Посмотрим, кто кого. Интересно! Только муху большую надо.

Рома сбегал во двор, но вскоре вернулся и сказал:

— Ни одной мухи. Наверно, Мурка всех выловила.

— Тогда мы этого жучищу иголкой проткнём. Тащи иголку. Там, на тумбочке, в шкатулке возьми.

Роме стало жалко жука, и он сказал:

— А может, лучше отпустим, а?

— Нет. Давай иголку.

Рома подошёл к тумбочке, заглянул в шкатулку.

— Нет там ни одной иголочки. Только нитки разноцветные. — И опять: — Слушай, Серёжа, отпустим его, а? На волю…