Мои корни - страница 9

гр. Толстого. Ну, после этого на вопрос "какие жалобы?" дед честно ответил, что "воевать не очень хочется" и рассказал свои проблемы. Далее на фронт дед ехал уже в санвагоне — сначала как больной, потом писарем госпиталя. Понимаю, что это все выглядит русской рифмой к Гашеку — но что делать, если это правда. Погибли-то обе империи почти одновременно. Дальнейшие рассказы о войне близки по смыслу. Типа: "Сидим в Галиции в госпитале — пишем пулю. Вдруг как гром небесный — тяжелая артиллерия, бух-бух. Макензен фронт прорвал. Пришлось срочно эвакуироваться, пулю уже на правом берегу Сана дописали". Подошел Семнадцатый год.

Мне приходилось видеть в Сети на русском языке интересную гипотезу[6] английского крестьяноведа Теодора Шанин, связывающую необычным образом русские Революции 1905 и 1917 года. Идея тут в том, что крестьянские (а я думаю, что то же и с городскими рабочими) юноши, которые с восторгом приняли в Пятом идеи социалистических агитаторов, тогда еще не пользовались достаточным авторитетом в деревне. Помните паренька с бомбой и листовками у метро "Баррикадная"? Через двенадцать лет им было около тридцати и они были самой активной и авторитетной группой и в деревне, и в армии, и на фабрике. Теперь старики, затушившие их азарт в первой революции, откровенно считались выжившими из ума и расчет не принимались. Тем более, что теперь у бывших мальчиков было на руках оружие, что в сочетании с отсутствием в романовской армии политкомиссаров и особистов решило судьбу империи. Я примеряю эту версию к деду — все ложится тик-в-тик. Но кое-что неплохо совпадает и тогда, когда я примеряю схему к себе. Робкие пожелания чего-то более человеческого со стороны молодежи во время хрущевской оттепели старшее поколение тут же заглушило демагогией на тему о том, что-де: "Вы еще ничего не сделали, не построили Магнитку, не сидели в окопах, и даже не восстанавливали ДнепроГЭС. Стало, не имеете права на критику. Сидите, молчите, пока не сравняетесь в опыте со старшими!". Мы и поверили по молодости лет, не догадываясь, что весь ихний героический путь был в значительной степени обыкновенным российским бардаком, а пафос прикрывает, как правило, безграмотность и трусость мысли. Оттепель и придушили без сопротивления, а тут еще геологи открыли Самотлор, страна с радостью на двадцать лет получила возможность не переутомляться — и "снова замерло все до рассвета". Зато уж в Перестройку никто даже не делал вид, что его интересует мнение ветеранов. В итоге, в Августе 91-го за КПСС вступилось столько же защитников, сколько в Марте семнадцатого за династию — то есть ноль.

В Марте сразу после получения знаменитой телеграммы депутата Думы Бубликова о петроградских событиях, дед организовал у себя в Жмеринке гарнизонный Совет солдатских депутатов. Потом был в окружном Совете в Киеве, чего-то там спорил с Симоном Петлюрой супротив украинизации, о чем с удовольствием вспоминал по прошествии лет, освобождал из камеры после Арсенальского большевистского путча, как посредник между большевиками и гайдамаками, знаменитую Евгению Бош (первый председатель Украинского Совнаркома, герлфренд Юрия Пятакова, покончила жизнь самоубийством в 36 лет, не желая стареть и болеть), много всего было. В глубокой старости главным для него развлечением кроме рыбалки много лет было чтение исторического романа Юрия Смолича "Реве тай стогне", в котором как раз описывались события 17–18 гг. в Киеве. Общее его отношение к этой книжке совпадало со знаменитым сталинским отзывом о роммовском фильме "Ленин в Октябре" — "Нэ так все это было. Савсэм нэ так!". Но при этом роман представлял для него колоссальный ресурс как повод для критики и воспоминаний, которыми он частично делился со мной.

Весна и лето Семнадцатого были для Александра Дмитриевича, как и для всех российских демократов, временем счастливой приобщенности к вращению Вселенной, вроде как для той же части населения в наше время 91 год с январских демонстраций в поддержку свободной Литвы и до декабрьского похмелья после Пущи. Опять сверну в сторону, никак не могу удержаться от фактов личной биографии. В этом самом декабре я уже работал в одной сибирской нефтедобывающей компании советником президента по нефтепереработке и газовым делам. Рабочее место мое было в Москве, но в штаб-квартире в Нижневартовске я проводил половину времени. И вот захожу я в кабинет шефа, а он и говорит мне человеческим голосом: "