Молчание неба - страница 12

Мы, подобно бочкам Данаид, готовы впитывать в себя все бесконечно. Все, что существует на свете: теорию прибавочной стоимости и историческую описку попа Упыря Лихого; подвиги Геракла и скабрезные фаблио; романы и пьесы Симонова и песнь о Роланде; символистов и войну Белой и Алой розы; круги Дантова ада и «всеобщую любовь» Людвига Фейербаха; теорию «ножниц» и тысячи прочих других вещей, из которых и состоит теперь вся наша жизнь…

Мы прилежно изучаем чужие горести и ошибки, дабы нам было легче жить в этом мире; и каждый, ликуя, открывает для себя какую-нибудь очень «новую» истину.

Нас учат всерьез. Солидно. Обстоятельно.

Нам спешат рассказать все и обо всем.

Педагоги, конечно, помнят, что мы пришли в институт не со школьной скамьи, что перерыв в четыре года — и не каких-нибудь, а в четыре года войны, — дело сложное и не всякий может сразу забыть, отрешиться от пережитого, снова стать школяром, постигая премудрость многочисленных наук. И все-таки нам рассказывают обо всем сразу, взахлеб: политэкономия, литература, история народов СССР, история средних веков и так далее, плюс теория перевода, теория драмы, история драмы, история живописи, история музыки, медицина, военное дело, культура речи, история критики, спецкурсы по творчеству таких писателей, как Гоголь, Лермонтов, А. Н. Островский, Маяковский, Шолохов, факультативные языки: армянский, казахский, украинский, белорусский, польский, болгарский, сербский…

Преподаватель спецкурса по белорусской литературе начал свою речь следующей фразой:

— История белорусской литературы не столь интересна, сколь трагычна…

Впоследствии он, видимо, приложил все усилия для того, чтобы это и в самом деле для нас было «трагычно», ну, попросту, «скучно».

Под унылый, чуть-чуть завывающий говорок «белорусского деда» мы честно отсиживаем академические часы. Кто читает, кто шепотом начинает декламировать стихи Глебки, Тетки и Витки. Кто-то быстро рисует портрет незадачливого нашего лектора на листе бумаги, вырванном из тетради, и мы сообща сочиняем к рисунку подпись: «посадил дед Глебку, выросла Глебка большая-пребольшая… Стал дед тянуть Глебку, тянет-потянет, никак вытащить не может. Позвал дед Тетку. Тетка за дедку, дедка за Глебку…» и т. д. и т. п.

Читают нам курс из древнерусской литературы. Вернее сказать, мы сами ее себе читаем, так как занятия эти «ведет» заведующий учебной частью, человек, вечно занятый и вечно спешащий куда-то. Он обычно просит нас раскрыть учебники на такой-то странице и посидеть часа два, не мешая остальным курсам, а сам уходит.

Однажды он явился, окрыленный замечательной идеей:

— Вот вам книги!.. Читайте о Евпатии Коловрате! После перерыва напишите на эту тему стихи! Я приду, обязательно проверю…

Он ушел, а мы погрузились в сомнения.

Конечно, Евпатий Коловрат — национальный герой, с ним шутки плохи. Но как отнестись к самой идее — писать стихи «на тему» и что же это будут за стихи?

Два часа мы занимаемся очень тихо: одни читают книги, предусмотрительно взятые из дому, другие готовятся к очередному занятию по языку, третьи играют в «балду», или пишут пародии друг на друга, на задних скамейках беседуют просто «за жизнь».

И только Рита Агашина и Инна Гофф вдохновляются подвигом Евпатия Коловрата.

Вернулся наш «древнерусский» Лев Романыч. Мы притихли перед расправой. Начался строгий допрос:

— Где стихи? Почему не выполнили задания?

И вдруг Инна и Рита встают и докладывают:

— А мы написали!..

— Читайте!

И весь курс слушает с изумлением:

«Стихи» были длинные и кончались совершенно откровенным ликующим плагиатом:

После этого нам больше не давали заданий писать стихи на древнерусские темы.

Но на Евпатии Коловрате наши научные «мытарства», к сожалению, не кончаются. Долгие годы до нас, и при нас в течение пяти лет, и спустя годы, по свидетельству младших поколений студентов, в институте без устали «уточняют профиль», ищут, варьируют, улучшают, сокращают и чего только еще не делают с нашей многострадальной учебной программой! Случается всякое и в наше веселое время.