Молнии в ночи - страница 33

Генерал Черняев, слушая нескладную, но искреннюю речь гончара, задумался… Не все ему понравилось в этой речи. Однако он и вида не подал, что чем-то недоволен: тепло улыбнувшись Мирхайдару, спросил:

— Может, у вас будут какие-нибудь пожелания?

Мирхайдар еще раз поблагодарил за награду и, помявшись, сказал, что есть у него одна просьба. Генерал приготовился слушать. А верховный судья и шейх-ул-ислам зло зашептались между собой: «Что этот голодранец может попросить? Денег?.. Или корову? Вот уж воистину, бесцеремонный народ: с ними как с людьми, а они сразу же клянчить! Недаром говорят, что площадь без кизяка не бывает…»

На них никто не обращал внимания: все взоры были устремлены на ташкентского гончара и русского генерала.

— Вот о чем я прошу как о великой милости, — смело, открыто глядя в лицо Черняеву, проговорил Мирхайдар. — В зиндане ни за что ни про что сидит один хороший человек — его еще при беке туда бросили. Достойный, образованный. Газели сочиняет. Нам всем далеко до него!.. Это он и рассказывал мне о России. Его имя — Мавлоно Абдувахаб Шаши.

Верховного судью бросило в пот; скрывая злобу, он недвижным взглядом уперся в стол. Генерал через толмача-татарина поговорил с судьей и удовлетворенно кивнув, сообщил Мирхайдару:

— Ваша просьба будет исполнена. С сегодняшнего дня человек, за которого вы ходатайствовали, свободен.

Мирхайдар просиял.

— Вот спасибо! Да исполнись десять других моих желаний, я бы не был так рад!

На документе, подтверждающем добровольную сдачу Ташкента, от лица ремесленников поставил свою подпись гончар Мирхайдар.

Когда приспело время расходиться по домам и гончар через площадь направился к воротам Урды, его остановил русский солдат, широколицый, седоусый… Подозвав толмача-татарина, он оживленно заговорил с Мирхайдаром:

— Так ты, братец, гончар? А я плотник. Вот оно как. Выходит, одного поля ягоды, верно?.. Значит, нечего нам промеж собой делить. Сам бог велел нам жить одной семьей. А что кровь пролилась… Так тут не наша с тобой вина, верно? Да и то сказать, дружба родилась великая! А без мук да крови роды-то не обходятся…

— Верно, брат! — взволнованно ответил гончар. — Одна у нас дорога. Не объединись мы с Россией, наши земли заняли бы англичане.

— Точно!

— Эх, — мечтательно молвил Мирхайдар, — верю я, соберутся когда-нибудь вместе наши дети, и порадуются дружбе своей, и вспомнят о нас, и скажут — рахмат, спасибо, вовремя побратались! Что ж, обнимемся по-братски!..

И на виду у всех узбекский гончар и русский солдат крепко обнялись.

На другой день весь город говорил об этом братании. Верховного судью корчило от таких разговоров. Будь его воля, он бы укоротил всем языки! Но, говорят, можно завязать сотню мешков — а народу язык не завяжешь, рот не заткнешь.

Вся ташкентская знать в бессильной злобе кляла этого «голодранца» — гончара.

А Мирхайдар, надев чистую белую рубаху, вместе со своими друзьями поспешил к мечети Бегларбеги. Там их уже поджидали ремесленники из махаллей Кодват, Сакысман, Себзар и Кукчи. Заполнив всю улицу, они двинулись к зиндану. Впереди шагал Мирхайдар, торжественно, уверенно, смело. По обеим сторонам улицы толпились прохожие, лавочники, арбакеши. Всем хотелось получше разглядеть прославленного гончара.

Вот и зиндан. В тюремном дворе, на бердоне, сидел, понемногу приходя в себя, Абдувахаб Шаши, накануне вытащенный из ямы. Мирхайдар бросился к нему, стиснул в объятиях. Поэт от слабости еле стоял на ногах, лицо у него было серое, как земля… И все же — словно освещенное изнутри. Снова опустившись на бердон, он благодарно поздоровался со всеми пришедшими.

Тюремщики будто куда-то попрятались, один Байтеват бесцельно слонялся по двору. Камбарали, увидев его, схватился было за нож — Шаши удержал его за руку, мягко сказал:

— Не троньте его. Он и сам узник зиндана. Должность тюремщика кормит его — вот он и привык к ней, и к этим мрачным стенам привык… Отпусти его на все четыре стороны — он уже не уйдет, незримая цепь приковала его к этому месту. Не будет зинданов — не будет и Байтеватов.

Во двор въехала арба, молодые парни подняли Абдувахаба Шаши под руки, бережно усадили на арбу.