Молодой Ленинград. Сборник второй - страница 20

— Дай мне карандаш. Я должен написать…

И неверным почерком на обратной стороне портрета Степан написал:

«Мы клянемся Вам, что не пропустим врага на нашу священную землю.

Работайте, дорогой Иосиф Виссарионович, спокойно, шлем вам самый горячий пограничный привет!»

— Прошу тебя, — протянул он портрет Пулату, — отправь сразу же, как придешь на заставу. И еще… в случае… если… сам понимаешь… напиши обо всем маме. А впрочем… — Степан вдруг расправил плечи, — умирать я еще не собираюсь, Пулатище! Мы еще с тобой не одного «профессора» научим кое-каким наукам!

Наступал вечер, последний вечер.

Завтра утром Пулат должен был вести чужого через перевал.

Друзья-пограничники рассчитали, проверили все, что предназначалось для перехода. Впрочем, многого, что было крайне нужно, не оказалось. Продукты — одно подкопченное мясо архара. Сапоги пулатовы изодрались; правда, он, как мог, починил их. Чужой ослаб. Не было сухого спирта, без которого высоко в горах не растопишь снега для питья.

Окончательно Степан уговорился с Пулатом так: довести чужого только до гребня. Спуск по другую сторону очень труден, поэтому Пулат станет давать с гребня сигналы, ну а там уж…

До темноты Пулат в третий раз ушел собирать сухие ветки терескена — запас топлива для Степана.

Степан караулил чужого. Тот залез с головой в мешок и даже не стал ничего расспрашивать, когда ему сказали о завтрашнем походе. Отозвался только:

— Хорошо.

«Отсыпается, наверное, — думал Степан, — силы копит, надеется, что ему удастся напасть. Пожалуй, напрасно Пулат пошел за этим хворостом. Ему бы тоже надо спать».

И самого Степана клонило ко сну. Опять кружилась голова. Руки налились свинцом. Стараясь не делать резких движений, Степан подвинул спальный мешок ближе к выходу. В висках у него резко стучало. Дышал он трудно, с шумом.

За входом, сквозь неподвижный прозрачный воздух, вдали на большом леднике отчетливо виднелись трещины. Солнце заходило и точно розовой глазурью покрыло лед и снег. На востоке сдвинулись, сгустились облака. Одно розовое облако прислонилось к пику, похожему на раскидистую палатку.

Но и у выхода из пещеры Степану дышалось не легче. Чтобы не уснуть, он прислонил голову к холодной каменной стене и сидел так, потеряв всякое представление о времени. Шорох быстро приближающихся шагов вывел Степана из оцепенения. Пулат вбежал и, споткнувшись о мешок, едва не упал на Степана.

— Ракетница где? — закричал он. — Давай ракетницу! — Пулат размахивал руками. — Там на облаках! Наши на облаках, понимаешь?!

Чужой заворочался, пытаясь вылезти из мешка, но Пулат, не слушая вопросов Степана, накрепко скрутил нарушителя.

Чужой вырывался и злобно визжал.

— Что с тобой? — крикнул Степан.

Ему показалось, что Пулат лишился рассудка. А Пулат уже тащил Степана:

— Идем, идем, там наши! — На ходу Пулат щелкал ракетницей, заряжая ее. — Понимаешь? Не понимаешь?

Поддерживая Степана, Пулат провел его вокруг выступа скалы на площадку, откуда свободно были видны до самого горизонта запад и восток.

— Смотри! — Пулат вскинул пистолет.

Степан не сразу понял, что произошло.

Слева солнце уже спустилось за гребень. Вокруг Степана и Пулата в огромной впадине, стиснутой высокими хребтами гор, все посерело, и всюду залегли глубокие тени. Только сверху протянулась облачная стена, блестящая и розовая от вечерней зари. Но и на ней, словно движимые ветром, колебались тени…

«Что это?» — Степан протер глаза.

Тени шевелились, они размахивали руками. Да, именно руками.

На облаках отпечатались гигантские человеческие тени. Степан растерянно глядел на Пулата.

— Ну да, наши! — выкрикивал Пулат, показывая в обратную сторону, — понимаешь, они там на перевале, на гребне, а солнце заходит за ними снизу. Это, понимаешь, наши тени, то есть, наших! Смотри: раз, два, три…

На облаках отчетливо вырисовывалось десять теней. Люди, стоя где-то на гребне, должно быть сами пораженные таким явлением, вели себя нелепо. Одни прыгали, другие приседали, размахивали руками, и все это тени повторяли на облаках.

— Ракету! — приказал Степан.

Ракета взвилась. Точно длинную светящуюся веревку бросил Пулат в небо, и она рассыпалась там тысячей ослепительных брызг.