Молвинец - страница 9

Пусть погибли. Расстреляны. Пусть наши прахи

над землёю развеяны и над округой.

У отбора естественного нет отбора!

Птиц, зверей, огнекрылых и ангелокрылых.

Но не встретимся мы. Твоё небо – в упор мне.

Твоё солнце – в упор мне.

Ах, милый, ах, милый…

***

Поэтесса, не пишущая стихи,

не заворачивающая слова в кружева,

где же коклюшки твои, крючки,

где Араратов твоих синева?

Где этот сказочный электроток,

где же осколки небесных зеркал?

…Мне моё слово, как будто бы шок.

О, я такой выплетаю шёлк,

что Маргилан в каждом сне умирал!

Нынче все стены мне – Иерихон,

нынче любой плач мне, что высота,

нынче Парнас мне – беда и заслон,

каждую фразу снимаю с креста!

И говорю: «За какие грехи

дар твой отъят? Ты не пишешь стихи!»

Ты, поэтесса, не пишешь, ты спишь!

Вот погляди: чан глубок, в нём кишмиш.

Я так себя отдаю на вино.

Всю, сколько есть и неведом мне страх.

О, как в давильне пьяняще-пьянО,

о, как в давильне сладшайше-хмельнО:

вы на моих потанцуете костях!

Люди! Мной столько разъято небес!

Люди! Мной вплавлено столько желез!

Столько наскальных рисунков – владей,

ей, поэтессе не пишущей, ей,

наглухо заткнутой, словно кувшин

обезволшебненный в мире пустот -

обесхоттабленный маленький джин.

Тот, кто не пишет несчастней всех тот.

Сам себе кладбище – холод и лёд.

Вам поэтессам, кто пишет стихи,

вам, кто терзал меня больно, но всё ж

все я прощу наперёд вам грехи,

только, прошу, не жалеть мёртвый дождь!

Только, прошу, не жалеть мёртвый снег!

Высказать правду сегодня для всех.

Высказать правду и снова, и впредь

на сто веков высочайших запеть!

***

От сентябрьских птиц знобит в апреле.

Вот я в лес захожу, где когда-то кукушки

говорили со мной на моём акварельном,

на льняном языке! Кружева и коклюшки

были поводом плача и поводом песни.

Я слова, словно сети, над миром вздымала.

А сентябрьская птица – безкрыла, безвестна!

Полуптица она, полугриб – мох и плесень.

Все листы изжевала, и всё-то ей мало!

Хоть не в сердце, так в пятку – пята Ахиллеса!

Так цепляется старое, ветошь каркасов.

Ах, Алёшенька, братец ты наш, Карамазов!

Ах, Алёнушка, будет ли пьеса?

В самом чреве пореза – иди и повесься!

В этом мёртвом, сентябрьском узле,

хотя, впрочем,

вот он – Кесарь!

Твои сбитые шапки времён Черубины.

Твои смятые шторки, где вырваны небы,

твои блёклые звёздочки те, что без ночи,

у сентябрьской пичуги оторвано имя,

каково ей носить вместо пёрышек – склепы?

Брошу крошек ей горсть: греча, жмых да пшеница,

кину семечек сладких, кедровых орешек,

будешь клювом долбиться сентябрьская птица,

будет крик твой в ночи неутешен!

Мы ещё не сказали последнее слово:

я, Алёша, Алёнушка, сам Достоевский.

Я однажды видала охотничий норов,

я однажды видала курок в перелеске.

Я однажды варила куриное мясо:

«Карамазов Алёшенька, кушать извольте!»

Я – в колени бы голову, о как мне классно!

Я бы – грудью о землю! А он улыбался!

Но мы в разных веках, как отвары, декокте,

даже в книгах мы разных! И в сказах! Но снится

нам в рассветном апреле сентябрьская птица!

И сентябрьская ложь, словно клён в оперенье.

Не противиться злу – это сопротивленье!

Это сонесогласье. И сонеприятье!

…Клин по небу! Смотри! Возвращаются братья!

О, апрельские птицы, стелите постели,

стройте новые гнёзда свои, Карфагены!

Собираёте травинки, иголочки ели.

О, как солнечно нынче! О, как нам нетленно!

***

А Спаситель сегодня сошёл прямо в ад!

На серебряных нитях, на тонких крылах,

на парчовых огнищах.

А в спину вопят:

на земле этой грешной скабрёзность и мат,

и вся вечность заснула в часах!

Не буди её! Больно! О, как мне беду

поместить в паутинную эту дуду?

И как мне поместить Божьей смерти объём

в эту тонкой работы икону шитьём?

Вот я еду в старинный наш град-Городец,

где округлей земля, где размеренней шаг,

я сейчас состою из таких нежных детств…

Неразумной, о, люди, о, как мне дышать?

Подскажите, откуда на небе багрец?

У Субботы страстной вам хлопот не исчесть,

выпекать куличи, что с изюмом внутри,

с бархатистой глазурью, где сладок замес,

где орешки, цукаты, как те янтари.

Птица-тройка моя – птица-дастер ты мой!

Не теряй ты дороги, лети по прямой:

здесь начало иконы «Сошествие в ад».

Здесь страстная Суббота. Здесь свечи горят.