Монета желания - страница 8

— Башку снесешь, — ничего не узнаешь, — глумливо ответила монашка.

Волна черной ярости накатила на купца, он схватил стоявшую на полке вазу и обрушил на голову старой карги. Та осела и рассыпалась на мелкие кусочки. Потом, как живые они стали складываться в некое слово.

Григорий проснулся в холодном поту. Он замер, чтобы вспомнить, слово, брошенное ночной гостьей. Одно единственное, короткое и простое в своей холодной неизбывной обреченности, — «никогда». Ему никогда не вернуться туда, откуда он пришел. И суждено на веки вечные, до гробовой доски, жить в ином времени, с другими людьми, по другим законам. Хотя, если быть уж очень точным, именно последнее обстоятельство, не очень волновало, — Клык никогда не отличался особой щепетильностью в плане соблюдения установленных людьми или богами законов.

Григорий спустил ноги с кровати, сбросил на пол пуховое одеяло. Подумав немного, туда же отправил две огромные мягкие подушки. Решил было выпустить из них пух, но раздумал. Удивило возникшее новое чувство. Впервые наступило успокоение на душе. Он понял и принял неизбежное. От того стало легче. Раньше он жил как-то временно. Надеясь, что страшный период в жизни счастливо закончится, все вернется на круги своя. Теперь же пришло осознание, отныне и во веки веков его жизнь — здесь. И ничего нельзя с этим поделать.

Утро было ясное, солнечное. С ночи ударил мороз, но теплые лучи встающего солнца уже начали свою работу. С крыш закапали сосульки, снег на дороге кое-где подтаял. Мальчишки бросались снежками, дородные хозяйки осторожно ступая на скользких местах потянулись на базарную площадь.

Клыков еще находился под впечатлением тяжелого сна, но сам в глубине души уже понимал всю обреченность положения. Иногда приходили мысли о бывшем подельнике Хорее. Никогда бы не подумал, чтобы из-за девчонки и нелепых, кем-то выдуманных правил он так глупо распорядился своей судьбой.

Солнечные лучи освещали спальню, по комнате разливалось приятное тепло.

«Небось Федотка уже все печи затопил, откуда это у него. Да и как рассудить, кто он теперь — человек или нечисть лесная, корочун».

С такими мыслями Клыков спустился вниз, прошел на кухню. Федот в душегрейке, теплых штанах и шерстяных носках натужно размышлял, подбросить ли толстую дровеняку в печь или обождать, пока догорит до середины крепкое полено.

— Слышьте, хозяин, — с видом заговорщика прошептал корочун, — я, как вы знаете, готовить умею. Но плохо, есть у меня на примете бабка Маланья, вот уж мастерица, так мастерица. Может, я сбегаю к ней, приглашу к нам в дом, пусть кухарничает.

— Давай, — усмехнулся купец, — только смотри, за всей этой кутерьмой про обязанности свои не забывай.

— Почто зря наезжаете, — повторил любимое слово купца корочун. — Уже в трактир сгонял спозаранку, все проверил. Куда, какой товар отправлять. Нет, вы только поглядите, на пол, красотища какая, нигде не дует, все по уму сделано.

— Гляди, одна нога здесь, вторая там. Если повариха окажется воровливой или болтливой, или готовить не сумеет, — ты в ответе будешь. Семь шкур спущу.

— Обижаешь, хозяин, — засуетился Федот, надел теплый зипун, шапку меховушку, валенки и отправился за поварихой.

На пороге остановился, заботливо притворил дверь, чтоб тепло зря на улицу не выпускать и принялся переминаться с ноги на ногу.

— Ну, что тебе еще нужно? — грубовато спросил купец.

— Я вот тут еще подумал, — Федотка что-то уж совсем голову опустил, глядишь, вот-вот заплачет. — Вы мне это сразу скажите, коли решите вернуть меня в трактир или назад в старый дом. Я ваш верный слуга. Только хотелось бы точно знать.

Корочун вскинул на хозяина голову и уставился преданными глазами, ожидая ответа.

— Куда я, туда и ты, — коротко бросил Григорий, отвернулся и пошел вверх по лестнице.

Он не хотел даже себе сознаться, что из всех живущих ныне рядом, Федотка полюбился ему больше всех других существ. Купец иногда сам удивлялся, вспоминая, какими неприятными, даже омерзительными и на вид и по своим повадкам могут быть корочуны.

Бабка Маланья и в самом деле не знала себе равных в готовке самых разных кушаний. Жила она в старом домишке. Топила печь, много ей и не нужно было. Дети сгинули в лихолетье, а старик давно помер.