Монолог Нины - страница 16

Сперва, — рассказывала мама, — было «тепло и мило». Но грянула весна. В Сибирь она не приходит. В Сибири она не наступает. В Сибири она разражается! Грядёт! Вот она и грянула. Нас затопило. Тогда очень сердобольные и предельно интеллигентные геологи — почти все из Ленинграда — пригласили утопленцев с грудничками к себе в… щели меж дровяных навесов в овраге…

«Гостеприимство» их рассчитано было точно: на следующий день утром нас всех погнали тоже на север — за сто двадцать километров от Ангары, где наши мужчины уже срубили на будущем прииске несколько бараков. Шли неделю — семь дней. И ещё не дошли к ним, как их снова угнали. Теперь «на запад», к ангарскому устью (где напротив, — в той самой Стрелке, — самая та банька знаменитая!) — тащить оттуда детали новой электрической драги. Мы не знали, что это такое. Нам разъяснили. И уточнили: на долго… Года на два…

Я говорю всё время — и упорно — «мы», «нас», «нам» потому, что не помню с какого времени — крохотка муравьишка — жила уже целиком жизнью и интересами больших СВОИХ муравьёв. Жизнью и проблемами СВОЕЙ муравьиной семьи. Но и жизнью Сообщества Рабочих Муравьёв, в которое вознамерились и силились превратить нас захватившие власть в России слепые, как оказалось, комиссаро–большевистские черви. Трупные, в основном. И если на что и пригодные, то лишь на гумус, в который чуть позже «переработает» их Сталин.

С пелёнок жила я жизнью моих родных — дядек, которых любила не передать как. Жизнью бабушки Марфы, которую боготворила. Жизнью папы с мамой — ну, они были просто «сама я»! Конечно, я жила и жизнью Николая Николаевича, дедушки Николеньки, которого, как Маугли Волка, признавала Непререкаемым Вождём Стаи и которому поклонялась! Известно: каждый ребёнок — ещё эмбрион, плод ещё — уже в материнском чреве начинает воспринимать волнения матери или чувствовать победительное обаяние классической музыки и наполняться ею, — Божественной Животворной Силою её и Её Святым, во истину, Духом. Так и я тоже, по видимому. И где–то со времени, когда завязывалась моя душа, — а завязывалась она в экстремальной ситуации, когда насилуемые чувства особенно обострены, — я стала жадно воспринимать, — безусловно к восприятию предрасположенная, — беды и несчастья близких. Горе их. Муки. Радости. И пусть по младенчески, пусть по детски — воспринимать очень рано. Главное, воспринимать к а к с в о и!

И снова: «Когда?». Страшно даже подумать… когда! Кто знает, быть может с момента зачатия…

Но именно так ощущала и впоследствии понимала я чудо приобщения своего к миру родителей. К миру моей семьи.

Барак, в котором с десятком других семей нас поселили, срублен был «в охряпку» — на живую нитку. Нет! Нет! То никакая не вина наших мужчин! Они могли срубить Терем, Дворец, Дом Сказочный — они, умельцы и трудяги — могли всё. Но им не позволили «растрачивать народный лес и раб силу на хоромы для врагов трудового народа!». Так мы, наконец, узнали кто мы. И что приисковая потомственная пьянь, первые полдня ищущая где бы опохмелиться, а вторые — наливающаяся бормотухою и «бражкой» — она и есть трудовой народ, который «весь мир насилья… и разрушит до основанья, к такой–то матери…». А папа мой, с убитыми ими моими дедами кормившими хлебом и вот эту вот приисковую сарынь — «паразиты». А потому классовые враги этого самого «трудового народа», день–деньской валяющегося по канавам и ожидающего нового этапа новых «врагов народа». Чтобы, очухавшись, отогнать и его на работы. А сделав это общественно полезное «дело», снова залечь в теньке под ёлкою или за печкой в избе, до следующего «вражеского нашествия» — до следующего этапа. И так — без конца. До полной победы коммунизма с большевизмом на планете всей.

Потому на бараки для нас, врагов, шел мусорный лес — корявые осины и бросовая береза. Чтобы мы зимою в них мёрзли и чтобы летом нас в них заливало. Эпоха ликвидации российского крестьянства начиналась не просто с рутинной, без церемоний, передачи ещё в середине 20–х — эстафетою — «по доброму» работавшего с 1918 года над коренными сословиями поверженной России ТОПОРА Большого «пролетарского» террора. Но с изощрённых издевательств над казнимым мужиком. Над нами. Над самим русским народом. Над здравым смыслом, наконец.