Монолог Нины - страница 7

Я‑то состояние старика понимал отлично. Так же, как и его ко мне интерес.

Воспринимал он меня как чудом оказавшуюся в руках у него дорогую ему фотографию, «держал» перед собою меня ж и в ы м воплощением своего давно потерянного сына. Это и для меня было невыносимо: я ведь тоже «носил» в себе изображение Соошио. Только куда более трагическое, если не сказать, чудовищное, чем виртуальным зрением мог видеть сына отец. Во всех наших с ним долгих беседах он, — нет–нет — не заставлял, но очень корректно просил меня ещё и ещё раз «напомнить» ему отдельные эпизоды, — даже, казалось бы, самые незначительные, — таёжной жизни сына, каждый раз записывая мои монологи на плёнку. Но так же дотошно интересовался он каждым человеком, вошедшим когда–то в соприкосновение — пусть мгновенное — с сыном его. Пусть даже был это краткий эпизод, в принципе, ничего не означавший и не несущий нужной ему информации. Он расспрашивал о судьбе этих людей. О их семьях. О характере их жизни. О работе, кормящей их. И как кормит она!. Он д о с т а т к о м их интересовался, особо — их жен и детей. Поначалу характер пытливого интереса его к окружению сына был мне не совсем понятен. Только позже дошло: ему необходимо было знать с о с т о н и е д е л породнившихся с сыном его самим фактом наказуемого режимом Сталина участия их в судьбе п р е с л е д у е м о г о! С человеком, не имевшим тогда никакой возможности хоть чем–то отблагодарить этих мужественных и бескорыстных, но — безусловно — бедных, и более того, бедствовавших и преследуемых тогда людей.

Соошио, сын, отблагодарить их не мог.

Мне остаётся сказать: за погибшего сына, и за своей смертью умершего у себя дома, в Японии, друга его Хироси Ямамото–сан, сделал это отец Соошио. Сделал широко и щедро, счастливо развернув судьбы многих моих сибирских, — товарищей или просто знакомых мне таёжников, которых смог я вспомнить и назвать. Тех даже, кто только знал, или мог знать, о беглецах. Но не удосужился, не догадался, или даже постеснялся помочь им — и такие были.

Главное — НЕ ПРЕДАЛ! Вот что особенно важно и дорого было для Эйшио с. н.и. Ивасаки Кобаяси!

С Ниной мы узнали о том, посетив в 1993 году нашу Удерею, заросший прииск, найти который сами уже не могли — помог нам здорово постаревший Аркаша Тычкин, друг наш. Забытое лесное Кладбище на Горе. Могилы Николая Николаевича и Мелитты Мартыновны Адлербергов и Отто Юлиусовича Кринке. И встретившись с порядком поредевшим за сорок лет «клубом» наших старых знакомых.

Но многое узнали мы сразу — уже в Иерусалиме.

Перед возвращением домой снова навестил старика.

— Я хочу видеть Нину… Мне необходимо достойно завершить мою неудавшуюся судьбу…

И это у него–то, у Первого Рыцаря! — не удалась судьба!

— Для меня это увидеть Нину. Тогда я уйду…

И ушел 2 марта 1993 года.

Закончил расчёты с проклятой им жизнью. Одарил слуг. И движением меча предков вспорол живую плоть, омывшись кровью своей в Купели Его Аматерасу.

Но это — потом, потом…

А пока были тихие и долгие — до утренних зорь — вечера, которые дарил нам старый Эйшио, вдохновлённый присутствием Нины. И нескончаемые рассказы его о только ему известной Ниппон. А однажды, на веранде токийского его дома в парке Шийода, он попросил Нину рассказать о её жизни. Мне не раз приходило в голову, что этот необыкновенный человек, наделённый некими запредельными силами, как бы испытывает Нину, выбирает её куда–то… Или готовит, предназначая для чего–то… И показалось даже, что тайну его тестов я раскрыл… Но Нина, как всегда, опередила меня: — Старик, — сказала, — действительно готовит твою жену… в невесты Сожженного на Горе… И хочет всё о ней знать.

Так исповедайся ему… при мне. Я ведь тоже всё хочу знать! А из тебя клещами ничего не вырвать! Я, — мы, — однажды уже потеряли возможность, или шанс узнать всё абсолютно о моих родителях, о тёте Кате и Маннергейме, когда Карл–младший выпотрошил Бабушку — мечтавшую выпотрошиться за сотню, хотя бы, из прожитых ею лет. Да, тогда нас выкинули из Москвы. Но сейчас–то — самый раз тебя послушать.

И Нина решилась. Хотя прежде, на мои просьбы, отделывалась то занятостью, то «совершенно стандартной жизнью, которую прожили миллионы россиян, ничуть не лучше нас…». Я же прощения прошу за столь долгое, как может представляться, отступление от судьбы Адлербергов и их российской родни. Но точно знаю: не было бы трагедии в Удерейской тайге, а из–за неё через полвека — встречи с Эйшио с. н.и. Кавасаки Кобаяси–сан — не было бы и продолжения нашего повествования.