Морские повести - страница 49
— Варвара Павловна? Я — из депо, от вашего мужа…
Мать испуганно прислонилась к дверному косяку:
— Что-нибудь случилось? Говорите скорее!
Мужчина отозвался не сразу.
— Ну говорите же! — умоляюще повторила мать. — Арестовали?..
— Да, — выдохнул он наконец. — Нынче, в обеденный перерыв, взяли… Просил передать вам, чтобы не беспокоились.
Мать не закричала: крик был в ее зрачках. Она зажала рот ладонью, расширенными глазами глядя на пришельца:
— Взяли!..
Она так и не заплакала в тот вечер — она нервно ходила по комнате, поминутно прислушиваясь, не позвонят ли у входа. Придут с обыском или не придут? Долго и старательно жгла она какие-то бумаги, а пепел собрала в ведро и вынесла во двор. Евдоким следил за ней испуганным взглядом и не понимал: что же это происходит?
С обыском пришли уже перед рассветом. А на следующий день мать вызвали в участок: ей надлежало вместе о сыном в трехдневный срок покинуть город…
Девять лет после этого скитался по свету Евдоким: батрачил у кулака в богатом селе под Оренбургом; копал землю на строительстве железной дороги, которую начали тогда прокладывать на восток, к берегам Тихого океана; таскал тяжелые мешки на крупорушке где-то под Елабугой. И не было, наверное, работ, которых бы он не перепробовал за эти девять лет.
В эти-то годы и познакомился Евдоким с хорошими людьми, которые открыли ему глаза на правду. Он узнал имена Степана Халтурина, Обнорского; рискуя быть схваченным, он возил по селам социал-демократические листовки, выполнял большие, а чаще всего маленькие, но всегда сопряженные с опасностью задания подпольной революционной организации.
И вот — война, призыв во флот, нелегкая и постылая служба…
Только то и спасало Копотея, что в скитаниях по свету, в бесконечных мытарствах не растерял он свою веселость, не однажды выручавшую его в самые трудные минуты…
— Помирать — и то с шуткой буду! — говаривал он.
Таков он был, Копотей, — матрос «разряда штрафованных».
Со дня прихода на «Аврору» нового комендора повеселел Аким Кривоносов.
Правда, не на все вопросы, тревожившие его, мог дать ответ Копотей: многое, сознавался он, и ему самому еще не понятно. Но главное-то он знал: надо не падать духом, не вешать носы, а объединяться и действовать сообща — вот так же, как объединяются рабочие на заводах.
Слушая Копотея, Аким все чаще вспоминал теперь старика Митрофана Степановича: так он и не сказал тогда, что же нужно сделать, чтобы облегчить матросскую участь. Но если бы сказал, — верил Кривоносов, — то сказал бы наверняка то же самое, что говорит сейчас Копотей.
Аким решил открыться Копотею, рассказать ему о том, что вот нет ни одной весточки от Кати, и не знает он, что с нею, как она там живет, и мучает его эта неизвестность. Уходил в море — больная она была…
Копотей выслушал его молча.
— А ты, Аким, не отчаивайся, — успокоил он. — Такая девушка не разлюбит и не забудет. Ну, а если писем нет — это понятно. Офицеры — и те жалуются, что не получают свежую почту. А нашему брату матросу, кроме всего прочего, письма еще и вредны: чего доброго, узнает кто-нибудь о том, что в России сейчас неспокойно…
Однажды Копотей, когда они были вдвоем, достал из-под форменки какой-то листок, старательно свернутый несколько раз:
— На-ка, почитай. Еще от самого Петербурга берегу!..
Аким развернул листок, прочел первую строчку: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
— Это кто же такие — пролетарии? — с интересом спросил он.
— Ну, люди, у которых нет ничего. Понимаешь: ничего, кроме собственных рабочих рук. Вот как у тебя, например, — пояснил Копотей. — Ни кола ни двора, одни мозоли…
— Что ты! — удивился Аким Кривоносов. — Мы с той поры, как из Киева приехали, кое-какой худобишкой обзавелись. Какой же я… пролетарий? Я самый что ни есть хлебороб.
— Во-от оно что! — насмешливо-добродушно протянул Копотей. — Однако, как говорят у вас на Черниговщине, це дило треба розжуваты… Вот скажи-ка ты мне, хлебороб, земли у тебя много? Небось десятин пятьдесят имеешь?
— Полдесятины… на шесть душ, — глухо отозвался Кривоносов. — И та — один суглинок.
— Та-ак. Скота, конечно, много?