Моряк из Гибралтара - страница 7

— Если меня сдвинуть с места, сдохну,— сказал я ей. Я ни минуты не сомневался в этом, как, впрочем, и в том, что на следующий день все будет по-прежнему.

Суждены нам благие порывы. На следующий день я, правда, сделал необходимое усилие. После завтрака, через час после ухода Жаклин, я вышел из кафе и пошел по улице Турнебуоне. Где же Арно? Какой-то прохожий указал мне направление. Честно говоря, мне хотелось посмотреть на дохлую рыбу, плывущую по поверхности реки. Я подошел к реке и увидел это с набережной. Газеты, как всегда, преувеличивали. Там была рыба, но не так много, как об этом говорили. Что касается Арно, то она имела мало общего с той рекой, которую мы видели по дороге из Пизы, так же, как моя жизнь по сравнению с моей юностью. Дрянь какая-то, струйка воды с дохлой рыбой на поверхности. Мне стало грустно. Это Арно, подумал я, пытаясь настроить себя. Но безрезультатно. Никакого впечатления. Разочарованный, я ушел. Улицы были полны народу, особенно туристов. Все изнывали от жары. Я двинулся за какой-то группой и вышел на площадь. Где же я ее видел? Само собой, на почтовой открытке. Конечно, это площадь Синьории. Я остановился. Она сверкала на солнце. Мысль о том, что ее надо пересечь, буквально подавила меня. Я огляделся. Все туристы пересекали площадь, она того стоила. Даже женщины и дети ходили по ней туда-сюда. Неужели они так отличаются от меня? Я медленно пошел по площади, но случилось непредвиденное: я остановился и сел на ступеньку галереи. Я выжидал. Рубашка медленно намокала и прилипала к телу. Куртка тоже стала медленно намокать и приклеиваться к рубашке. Я стал думать об этом, ибо ни о чем другом не мог больше думать. Воздух, если можно так сказать, отливал всеми цветами радуги, как над кипящим чайником. Сейчас пойду, твердил я себе. Вдруг какой-то рабочий подошел к галерее, остановился в нескольких метрах от меня, вытащил из сумки гаечный ключ и отвернул водопроводный кран, находящийся прямо у моих ног. Сточный желоб наполнился до краев. Я смотрел не отрываясь, и у меня закружилась голова. Вода лилась из крана блестящей струей. Мне захотелось припасть ртом к крану и наполнить его до краев, как желоб. Но в памяти возникли дохлые рыбы. Вполне возможно, что вода из Арно. Пить я не смог, но опять вспомнил о ней, о Магре. С самого приезда во Флоренцию любой предмет, любое мгновение делали желанным мое свидание с ней. Я прямо ощущал ее, и надо было еще немного, самую малость, чтобы заставить меня поехать в Рокку. Очень медленно я шел к ней. С меня довольно этой площади. Больше я не раздумывал. Встал и ушел. Узкими улочками добрался до кафе, где провел все утро. Официант все понял, хотя я не произнес ни слова.

— Большой бокал мятной со льдом,— сказал он.— Месье хочет, видимо, этого.

Я выпил его залпом. После этого, усевшись на стул, долго исходил потом, до самого возвращения Жаклин.

Это была моя единственная прогулка по Флоренции. Потом я не выходил из кафе еще два дня.

Единственное существо, с которым я общался, был официант из кафе. Он нравился мне, и поэтому я возвращался сюда снова и снова. С десяти до полудня и с трех до семи я смотрел, как он работает. Иногда он приносил мне газеты. Иногда разговаривал со мной. «Какая жара»,— говорил он. Или: «Кофе гляссе лучше всего в жару. Он утоляет жажду и дает бодрость». Я слушал его и пил все, что он мне советовал. Ему была по душе такая роль.

Сидение в этом кафе за напитком, которого я выпивал пол-литра в час, наблюдая за официантом, еще как-то примиряло меня с жизнью. Не то, чтобы я убеждался, что жизнь достойна того, чтобы жить. Нет, конечно нет. Но она казалась мне менее непереносимой. Секрет заключался в полной неподвижности. Я не имел ничего общего с туристами. У них, по-видимому, не возникало потребности пить. Казалось, они обладают какой-то особой тканью — губчатой, что ли, как, скажем, у кактусов, что, видимо, и определяло их желание ходить целыми днями по городу.

Я пил, читал, потел и время от времени перемещался в замкнутом пространстве. Я выходил из кафе и шел на террасу. Смотрел на улицу. Поток туристов ослабевал к полудню и усиливался к пяти часам вечера. Потом снова возрастал. Они пренебрегали жарой. Несмотря на наличие особых тканей, они были героями, эти туристы, единственными в городе. Мне стало стыдно перед туризмом. Я покрыл себя позором.