Мощи - страница 8
— Чего ей от тебя нужно-то было?
— Не знаю, Николушка, чего ей нужно было, — не она ведь была — бес меня водил по лесу, — беса потешил я. Ножки, говорит, поцелую твои, а сама, — через тебя благодать на меня прольется всевышнего, — а сама — Евстафия-то эта — и полезла в портки ко мне — испугала меня до смерти, затрясся я с испугу, убежал даже, а она как заплачет, глядеть на нее жалко стало, а все бес проклятый, а плачет-то — трясется вся, — блаженного жития ты, говорит, лишаешь меня напрасно, бог тебе судия будет!.. Дай ты еще мне лампадник один, Николаша, — дашь лампадник?
— Евстафия-то куда ж делась?
— Пропала, Николушка, сразу пропала, — как я побежал от нее, так и пропала, — вернулся потом поглядеть — пропала, только травка примята осталась, убежала она в глушь самую.
— Ну, моя, брат, Евстафия не пропадет теперь!
— А ты ее видел, в лесу видел, что ли?.. Я не пойду от тебя теперь, а то в келию еще ко мне заберется утопшая. Я ж ее после искал, по всему лесу ходил, все закоулки обегал, до болота самого добегал, — поглядел на него, а там, — яма, провалина черная… померещилось может — правда, Евстафия там была, из провалины плач до меня слышался — так и хотелось глянуть туда, так и хотелось, да я закрестил место поганое. Сразу и плач притих, и яма пропала, а все бес, все он искушает меня, — боюсь я его, паскудника гаденького, бегает он за мною за ряску цепляется, — я не пойду от тебя, Николушка как хочешь, а не пойду от тебя, не гони только, а то опять придет ночью Евстафия, опять искушение на меня напустит — не гони, не гони, Николушка!
— А моя, брат, у вечерни была сегодня!
— Ты б закрестил ее, они ведь креста боятся, — ты б закрестил — слышишь, Николушка!
— Поцеловать ее надо, а крест не поможет мне.
— Дьяволицу-то целовать, Николушка?!
— Да не дьявола, а Феничку Гракину, — видел? Сам же сказал про нее.
— Феничку изгони веничком, веничком…
— Ты, Васька, как лизнешь из лампадки, так совсем идиотом становишься, — ты бы сходил к фельдшеру. Конец тебе скоро, Вася, — скоро конец, а ложки твои, брат хорошие, — без ложек ты оставишь меня.
— Изгоняй, Николушка, беса, — изгоняй его!
— Ложки-то понравились им, — чай завтра пить звали пойдем? Чаёк-то с елеем должно быть, а елей-то у них крепенький.
— А лампадники есть у них?.. Ты свои возьми — у тебя большие.
— Ну, допивай да и проваливай к себе, — беса изгоняй а то Евстафия оторвет, тогда не изгонишь, в нутро он войдет
— Не пойду я, Николушка, — я боюсь, не пугай меня дьяволицей…
— Уходи, говорят тебе.
— Только в келию не пойду к себе, Евстафия там дожидается, — не пойду я туда.
— Повесишься ты, Васька, скоро, — догниешь ещё капельку, и конец тебе, — заживо догниешь, лучше тебе вешаться, я и веревку тебе дам на угощение, а то уже очень тебя жаль стало, — на-ко вот еще напоследок лампадник тебе, Васенька.
— Я пойду, Николушка, — я пойду, не гони только сам пойду — страшен бес полунощи, — ох, страшен как...
Веревку достал Николка, Васеньке подал, на порог проводил, а сам на лавку разлегся о Феничке помечтать Гракиной, — ночь-то месячная, соловьи в саду монастырском щелкают, и жизнь-то у него впереди вся — и Феничка-то перед ним как живая стоит, улыбается.
По монастырю сонному бродил Васенька с веревкой Николкиной, места себе не мог найти и думал, что беса он не изгонит, коли повесится, петлю на шею наденет.
Растрепанный, пьяненький от келии к келии по мосткам деревянным слонялся.
Мысли кружились, как бесы, чадные:
«Бес возрадуется, беса потешу веревкой этою, опоганю естество божие… изнурением тела блудного изгонять его надо, — веревочка-то пригодится для паскудного тела милостыню просящего, яко слепец на паперти».
— Господи, воззвах, услыши мя… услыши мя, господи! — запел фальцетом пьяненьким и побрел к звонарю наведаться.
Не закрыта колокольня монастырская, — лестница те1ная, а под лестницей логово звонаря старого.
В темноте глухой дребезжал тенорок пьяненький, ударялся в колокола сонные, и темнота зазвучала шепотом медным.
— Бес полунощный нисходит на раба твоего окаянного, — да расточатся врази мои, боже, буди мне милостив, буди мне милостив, окаянному.