MOSKVA–ФРАНКФУРТ–MOSKVA - страница 5
— Ты чего кричишь по ночам, — спросил папа меня утром, — сон плохой увидал?
Потом мы пошли спускать катер на воду, катер оказался большой и красивый. Только на его дне плескалась вода. Лёва объяснил, что катер имеет течь, дырявый значит, но это ничего. Папа с Лёвой долго ходили вокруг катера. А вода не уходила, наоборот её становилось всё больше. Я уже не хотел ловить раков. Я плавать умел только в море на лимане, а в Северной Двине я не умел. Она глубокая и холодная, эта река. А папа рассказывал, что течёт она прямо в Ледовитый океан. Лёва показывал папе, как надо вычёрпывать воду. Но папа тоже раздумал ловить раков и сказал:
В другой раз, Лёва. Пусть они ещё поплавают.
Когда мы вернулись в Москву, бабушка умерла, и её уже похоронили. Меня привели в пустую квартиру, чтобы я забрал домой свои игрушки, какие ещё здесь случайно оставались. Я залез на проклятый зелёный диван и стащил на пол все шесть больших подушек. Я бил их ногами и колотил по ним кулаками.
Потом я сел на голое диванное днище и заплакал. Фанерные листы в некоторых местах оказались неровными, в глубоких царапинах, будто какой-то зверь скрёб их своими когтями. Страшная болезнь рак затащила бабушку к себе. А что касается живых раков, то я их и до сих пор не люблю.
На первом этаже в нашем доме жили два брата-близнеца. Их звали Гришка и Валерка. Они были очень похожи, но я быстро научился их различать. Гришка — чуть-чуть потолще и чуть-чуть повыше. А почему? А потому, что он старше Валерки. На целых двадцать минут. Хотя на вид братья были одинаковые, они никогда не могли договориться друг с другом, часто ссорились и дрались. Я сперва пытался их мирить, только ничего не выходило, они снова начинали драться или вдвоём набрасывались на меня. В один прекрасный день я понял, что с ними нужно дружить по очереди. Так мы и делали. И получалось очень хорошо. Для братьев я тоже был очень полезным. Если Гришка хотел спрятать чего-нибудь от Валерки, например какую-нибудь почтовую марку, он просто относил её ко мне. Так же поступал и Валерка: приносил свои ценности ко мне. Я складывал их вещи на двух разных полках в серванте, куда мои родители редко заглядывали.
К Гришке и Валерке я любил заходить в гости. У них были очень красивые игрушки, например, целая куча индейцев и два красных двухэтажных пластмассовых автобуса, я таких никогда и нигде не видел.
Однажды я пришёл к Гришке и Валерке и хотел позвать их на улицу, идти гулять. Братья были одеты в нарядные белые рубашки и чистые штаны. В их квартире вкусно пахло пирожками с капустой. Идти гулять они не захотели. Кругом стояли, сидели, ходили взрослые. Но это были странные взрослые. Такие взрослые, каких на улицах страны с названием из трёх «С» и одной «Р» ни за что нигде не найдёшь. Они разговаривали на непонятном языке, от них необычно пахло, но не пирожками, а сладкими, чужими и далёкими запахами не нашей улицы, не бульваром Яна Райниса. И всё время они чего-нибудь фотографировали. Даже двухэтажные автобусы, и индейцев. Наверное, им автобусы тоже нравились. От ярких вспышек у меня заболели глаза.
— Это кто к вам приехал? — спросил я Гришку, с которым тогда больше дружил.
— А-а это, это…, — Гришка думал чего бы ему такое сказать. — Это иностранцы к нам приехали, из-за границы.
— Если хочешь, оставайся, Гоша, тебе тогда наверняка жвачку дадут, — вдруг добавил Гришка, а Валерка кивнул на меня:
— Я пойду родителям скажу, чтобы разрешили его оставить.
И Валерка вышел из комнаты. С Валеркой я хотя не сильно дружил, но мы не ссорились. Ведь я не мог дружить одновременно с обоими братьями. Валерка пошёл просить своих маму и папу, чтобы меня не выгоняли, а позволили чуть-чуть остаться.
Жвачку я никогда не пробовал, в магазинах страны СССР её в то время не продавали. Мне стало интересно, и я остался. Иностранцы подходили ко мне, щёлкали фотоаппаратами. И точно, один большой бородатый дядька протянул мне белую бумажную полоску.
Это жвачка, её можно жевать, а глотать нельзя, — объяснял Гришка, — можно надувать пузыри. Гляди.
А если проглотишь, что будет? — спрашивал я.