Москва — Маньпупунёр. Том I - страница 15

Где-то порвало линии электропередач, фонари на высоких металлических столбах качало так, что свет, от них падавший метался по затопленным водой улицам, словно всё искал уголок спасения от стихии.

Казалось бес Абдусцииус (демон, вырывающий с корнями деревья), сама природа обиделась на москвичей и показала, кто в доме хозяин. К утру шквал, стих, и дождь лить перестал. Как оказалось, эти предположения имели под собой некоторую толику оснований, в связи с прибытием в первопрестольную двух субъектов, о которых пойдёт речь ниже.

Разрушения случились масштабные, такого разгула стихии даже старожилы дворов — пенсионеры не помнили, разве годах в двадцатых, тридцатых.

Ночное происшествие нашло живейшее обсуждение среди обитателей диспансера, вытеснило все остальные новости. Да и не новости это были вовсе, а так хрень всякая, вот и отошли они на задний план. Горячо спорили о природе шквала, вызван ли он был естественным ходом событий и атмосферными причинами или все же, то дело рук человека, неких таинственных организаций и спецслужб, возможно не родных, а забугорных, от них, дескать, все беды.

На ступеньках западного крыльца лечебного корпуса сидели трое.

Заколоченный вход, окрашенный облупившейся темно-коричневой краской в десяток слоёв, ныне являл собой известную среди знающих постояльцев историческую ценность и значимость, поскольку молва гласила — сюда на заре советской власти привозили на обследование многих именитых партийцев и даже мировой известности народного писателя алкаша. Самые смелые знатоки горячо утверждали, что и самого, самого Хозяина. Точно известно было только то, что узкая лестница вела напрямую в кабинет главврача и заколотили этот вход десятисантиметровыми гвоздями сразу же после ХХ съезда коммунистической партии в 60-х годах прошлого столетия.

Разговор шёл неторопливый и рассудительный. Разведя в стороны руки по перовски, и даже чисто внешне похожий на одного из охотников с картины известного живописца сидел один. Все звали его Меркулыч — санитар с третьего этажа, знакомый нам по перипетиям предыдущего дня, а нынче направленный начальством на ликвидацию последствий стихии и уборку территории, веско возражал колченогому больному, выделенному туда же на уборку в качестве живой рабсилы, звали второго странно Фиг.

Ну, ты Фиг даёшь, на фиг им америкосам насылать на нас такое, — скаламбурил он, довольный собой, а паче тем перекуром под затяжку. Что у них своих дел нет, еликтричество тратить некуда? Толстый мясистый нос его в щербинах при этом как у собаки принюхался, нет ли рядом кого, кто спортил воздух.

Третий сидевший ниже, рабсила интеллигентного вида, отзывавшаяся на Палыч. Личность с санитаром в чём-то не согласная, кивала головой на тонкой шее, явно давая понять, что она — против такого вывода, растопыренные уши его как у подростка, при этом шевелились.

Они нас до сих пор боятся и ненавидят — отрезал Фиг. Это у них в крови, в памяти поколений, Россия 400 лет всю Европу гоняла и трахала, а американский народ в основе своей выходцы из Европы, германцы, да и Сталин их норманнов с Хрущём на пару, ракетами и бомбой, сколько лет стращали.

Когда то было, — возражал солидно Меркулыч, пыхтя сигареткой — да и демократия у нас таперича, мать её, чево им не хватает у нас, деревья ломать к чему, пустое это.

Пустил облачко табачного дыма прямо в лицо оппоненту, как знак несомненного превосходства и завершения спора в свою пользу и уже командным голосом приказал — Хорош, курить, пошли мести. И уже со злорадством, добавил — Дармоеды. Он уже начал приподнимать седалищно-пердильный мышц со ступеньки.

Все бы так и закончилось, но вдруг ни с того ни с сего Палыч выдал на-гора такое, от чего почему-то остатки волос на головах обоих его собеседников встали дыбом. У обоих не возникло и тени сомнения в том, что Палыч сейчас не врёт, а более, что псих обколотый придумал невесть что.

«А я этой ночью, в разгар грозы видел в нашем коридоре чужого человека в длинном чёрном плаще со странным подростком!

В самый сон то я проснулся, по всему — по малой нужде приспичило до горшка. Так грохотало страшно, и что-то меня прямо таки притянуло к глазку в двери палаты», — вибрирующим непослушным голосом проговорил он далее, чувствовалось, накатило.