Москва-матушка - страница 12
— В Казань вести?! — крикнул старший сын Изима. — Две недели зря потерять, себя мучить, коня мучить?
Себя мучить не надо. Мой сын Мырзанай как раз в Казань едет — он уведет пленника и коня.
Изим смотрит на карта>1 Топкая и про себя думает: «Хитрость твоя у всех на виду, Ярандай. Пленника до Ачкареня не доведут и убьют, чтобы конем его завладеть. А конь дорого стоит». Топкая тоже глядит на Изима и мысли его читает. Потом говорит:
— Кто тебе, Ярандай, сказал, что этот человек — воин? Во время ветра на него упало дерево, выбило из седла, мы нашли русского без оружия, с вывихнутой ногой. Он умирал. Нет, он не воин. А по закону наших предков род может принять в свой илем человека иного племени, если какая-нибудь женщина захочет взять
‘Карт (мар.)— жрец.
его в мужья. Тут собрался почти весь Нуженал. Может, найдется женщина, которая возьмет русского в мужья?
От женщин отделилась Пампалче и твердой походкой подошла к Ивану. Положила руку на плечо:
— Я беру его.
— Человек чужого племени — ты хочешь стать мужем Пампалче?
— Хочу стать мужем,— четко ответил Иван Рун по-черемисски.
— Отныне ты под защитой нашего рода,— сказал карт и развязал Ивашке руки.— Ты, Ярандай, я думаю, не будешь оспаривать законы наших предков?
— Не буду,— зло ответил Ярандай. — Но мурзе Мингалею я все-таки сообщу, что вы приняли к себе русского лазутчика.
В К Ю С О Т О'
И стал Иван Рун заводить себе хозяйство. Силушки хоть отбавляй, топором работает играючи. Для начала срубил избушку и перебрался туда из сарая с молодой женой. Пампалче вроде оттаивать начала. Разговорчивее стала. Потому как полюбила сильно, а в сердце сомнение.
— Может, ты живешь со мной из-за того, что я от плена тебя спасла? Может, не любишь?
— Люблю.
— Давно?
— С тех пор, как Мырзанайку из сарая вышвырнул. Сначала болел, не до того было, да и ты молчала все. А как пришел этот хлюст... «Ну,— думаю,— уведет он тебя и пропаду я без твоих ласковых рук».
— Я еще раньше... Как кровь с твоего лица смыла... Там, в лесу. Если ты меня бросишь, уйдешь если...
— Не брошу.
— Однако веру нашу принять не хочешь.
— Да не знаю я вашей веры. В священную рощу я ходить буду, а бог, я думаю, один для всех. Только у вас он юмо называется, а у нас...
— Пока сын не родиться — не уходи. Рунка ты мой,— и припала к широкой груди мужа.
Так и перекрестили друг друга новыми именами. Он для нее стал Рунка, она для него Палашка.
Когда к ним в избушку приходил Изим, разговоры иные шли. Тут сомненья Рунка высказывал:
— Я все думаю — для чего ты меня сохранил, в род свой при
нял, жену красивую дал? И все это с риском для себя. И ответа не нахожу. Какая тебе корысть от меня? Сначала думал я — сильного работника заиметь хочешь. Но ты меня выделил, землю дал. Даже коня вернул.
— Какая корысть, говоришь? Слушай. Ты пока дальше нашего илема не хажквал, как люди живут — не знаешь. А живем мы бедно, плохо и в страхе. Раньше лучше жили. Дед мой, отец и я горшки делали, возили их на лодках на русский базар, и были у нас деньги. Другие шкурки возили: лису, белку, рысь, зайца, волка, медведя. Сильно хорошо меняли на муку, железо... Теперь туда Казань ход закрыла, шкурки отбирает, считай, задаром, а горшки делать перестали. Кому их продавать? Каждый год раза по два, а то и по три поднимает нас мурза для отпора русским. Раньше Москва сидела смирно, а теперь то с одной стороны рать на Казань шлет, то с другой. Ты слышал, как Ярандай меня упрекал? Я и верно, на русский базар тайно езжу и слышу, какие там идут разговоры. Москва под свою руку берет лужай за лужаем, а Казань только и знает ханов менять, да земли наши грабить.
— Не пойму, к чему ты это все говоришь?
— Как твоего московского лужавуя зовут?
— Иван — великий князь.
— Передай ему, что на Казань надо зимой ходить. И не кругом через Нижний Базар, а прямо через Большой Сурский лес на Сви- ягу, а там Казань рядом. Зимой и по болотам можно идти, а через реки никаких переправ не надо.