Москва в огне. Повесть о былом - страница 13

Листовки веером разлетелись над головами толпы. Все сразу бросились за ними на мостовую и стали жадно расхватывать их, словно это были золотые червонцы. Сшибались лбами, падали друг на друга, вырывали из рук…

— Казаки! — внезапно взвизгнул испуганный женский голос.

Люди шарахнулись назад, к памятнику, к стенам монастыря, на тротуары. От губернаторского дома по мостовой с треском и шумом мчался казачий разъезд, отбрасывая людей к домам и тротуарам. Вслед им неслись истошные крики и свист:

— Доло-о-ой!.. Опричники!.. Убийцы!..

— Доло-о-ой!..

Пригнувшись к седлам, казаки вихрем мчались к площади, сопровождаемые яростными воплями толпы.

Какой-то рабочий, подбирая листовки, замешкался на мостовой и упал, споткнувшись о камень.

Не задерживая бешеного аллюра, казаки лавой пролетели над распростертым человеком.

Крики «долой» и свист толпы слились в потрясающий рев. Мне показалось, что казаков уносил прочь ураган народного гнева. Через мгновение они уже были далеко.

Мы бросились на мостовую, к неподвижно лежавшему рабочему, засыпанному грязью и снегом. К общему изумлению, тот медленно поднялся и стал отряхиваться. Ученые копи оказались милосерднее казаков — ни одно копыто не тронуло упавшего человека. Это было похоже на чудо.

Какой-то старик облегченно вздохнул и перекрестился:

— Будьте вы прокляты, нехристи, чуть не убили человека!..

— Береги-и-сь! — раздался опять предостерегающий голос.

Пьяно вихляясь в седле, посредине мостовой скакал, видимо отставший, казак.

Толпа снова отхлынула назад, к памятнику Пушкину. На мостовой остался только один рабочий, продолжая спокойно отряхиваться от грязи.

Появление пьяного казака народ встретил такой же бурей негодования, как и только что пролетевший патруль.

Поравнявшись с рабочим, казак на всем скаку выхватил шашку и с размаху рубанул его. Рабочий рухнул на камни. Шайка отлетела прочь, как отрубленная голова.

Толпа ахнула и на мгновение застыла на месте. В ту же секунду два выстрела, один за другим, прогремели над моим ухом.

Казак свалился на сторону, запутавшись ногами в стременах. Вот он упал на мостовую, а конь без всадника рванулся в сторону и исчез в переулке.

Оглянувшись на выстрел, в двух шагах от себя я увидел высокого парня в шапке-ушанке, с дымящимся браунингом в руке. Его лицо побелело от гнева. Он смотрел вслед коню, забыв спрятать оружие.

— Спрячь пистолет, товарищ, — сказал я, тронув парня за плечо, — он еще пригодится.

Тот вздрогнул и мигом сунул браунинг под пальто, за пояс.

— Спасибо, товарищ! Пошли в «Аквариум»!

Рабочего унесли на руках. В разных концах послышались запоздалые свистки городовых. Народ медленно расходился.

А Пушкин в тяжком раздумье смотрел вниз:

Уже стемнело. Мороз немного спал, хотя снег под ногами хрустел все так же звонко, и я слегка приплясывал, чтобы согреться. Я шел к толпе, рядом с человеком, стрелявшим в казака. Это был тот самый высокий богатырь-дружинник, который охранял штаб МК. Он был еще взволнован. Брови сурово сдвинуты. В темных глазах вспыхивали опасные огоньки. Глянув в мою сторону, он бросил как бы про себя:

— Собаке собачья смерть!

Я промолчал. Так же, как весь народ, в те годы я пылал лютой ненавистью к казакам — верным псам царского престола. Мне еще вспоминались синие рубцы на спине от нагаек, полученных при избиении участников митинга во время всеобщей стачки в Баку. Конечно, и тогда я понимал, что не только солдаты, но и казаки были слепым оружием в руках самодержавного правительства, но преодолеть ненависть к ним не мог. В молодости сердце сильнее разума. Я был рад, что пуля сразила насмерть одного из них. На этого отважного дружинника я смотрел теперь, как на героя, смотрел с восторгом и уважением. А все-таки — кто он? Ведь он совершил террористический акт, что никак не вяжется с тактикой социал-демократии…

— Нет, я не анархист и даже не эсер, — словно угадав мои мысли, шепнул мне на ухо дружинник. — Я понимаю, что всю эту погань сметет только революция, а не отдельный хлопок из пистолета. Понимаю, но тут… душа не выдержала, взорвало. И потом…