Мост. Боль. Дверь - страница 14

— Ночью не начнут. Нужны понтоны. Нужна подготовка. Разведка в любом случае обязательна. — Васька прижал Зойку. Поцеловал в маковку.

Свиньи по берегу пробежали. Черные на фоне заката, на фоне пожара. Похожие на бесхвостых собак.

Васька задышал какими-то хлебающими длинными вздохами.

— Что с тобой? — спросила Зойка.

Васька ей не ответил, только крепче прижал к себе.

Со всех сторон слышались визг, всхрюкиванья, всхлипы.

— Свиней бьют, — объяснила Зойка. — Бабы всю ночь спать не будут. Мужиков нету. Которые остались, негодные для мобилизации, на станцию поехали за тридцать верст, увезли маток — элиту.

Совсем близко, чуть ли не под окном, коротко вскрикнула свинья, потом завизжала, как с горки скатилась.

Васька взял Зойку на руки, отнес в постель и закрыл окно.

Он уснул сбитый с толку, сморенный, растревоженный и влюбленный.

Сон — явление прерывистое. В короткие паузы, или проруби, до него доносился визг и ощущение шагов в темноте. Но страха не было. Не было и тревоги, которая подбрасывает солдата при малейшем шорохе. Собственно, и солдата еще тоже не было. Был паренек с винтовкой и кое-каким средним образованием — лодырь, простодушный и милосердный, воспринимающий Родину до сегодняшних событий лишь как понятие грандиозное, литературное.

Но любовь входила в него, меняла состав его крови с мальчишеского на мужской.

Перед тем как проснуться, Ваське приснился солнечный берег реки с птичьего полета — земля, устланная полями ржи, ячменя, овса, льна. И, несмотря на полет, он ощущал их щекочущее касание. В полях островами росли дубы в три обхвата. Белокаменные березы подпирали небесный купол, близкий, теплый и уютный для мирных богов. Васька летел с Зойкой вдоль берега, и Зойка была уже не продавщица сельмага, а студентка и перворазрядница в парусном спорте. И новгородские боги одобрительно глядели на них со дна реки сквозь текучие струи, и лучезарный атлантический Ра ласкал их теплом своим. Потом все боги дружно мигнули, и сок пропал.

Утро стояло в комнате, как вода в стакане. Пахло рекой и пожаром.

Зойка спала раскинувшись. Светлые волосы искрились на подушке, словно покрытые росой.

Васька спустил ноги с кровати, на цыпочках подошел к окну и открыл его. На том берегу было тихо. Черно. И никакого движения.

Показалось Ваське, что по реке плывут угли.

Зойка спала. Губы ее шевелились, в их движении угадывалась тревога, горечь и еще что-то, предшествующее слезам.

Васька поспешно натянул свое солдатское обмундирование, высоко и туго, по-уставному, намотал обмотки. Нагнувшись, чтобы поцеловать Зойку на прощание, Васька схватил Зойкину голову и в неистовом обещании смял губами ее непроснувшийся рот.

Зойка глаза открыла.

— Что? — спросила она, отстраняясь. — Уходишь уже?

— Я вернусь, — бормотал он. — Мы вернемся… Зоя, я тебе напишу… Зоя! Я приду. Честное комсомольское!

— Что на том берегу?

— Ничего… Пустой берег. По реке угли плывут.

Зойка нашарила простыню за спиной и медленно углом потянула ее к подбородку.

Васька схватил винтовку, простоявшую всю ночь в углу за ненадобностью, почти забытую.

Зойка встала, обернулась простыней, подошла и прижалась к нему. Она смотрела ему в глаза снизу вверх.

— Иди, — шептала она ему. — Иди. Береги себя.

Он разволновался от нестерпимой потребности говорить.

— Зачем ты? — спросил едва слышно.

Зойка улыбнулась грустно и ответила просто:

— Для защиты. Я теперь защищенная.

Она проводила его до дверей, погладила по руке. Он хотел уйти резко, как уходят мужчины, но обернулся и посмотрел на нее собачьим виноватым взглядом.

На площади было пустынно. Косячок оранжевых листьев шелестел по камням, торопясь в свою даль. Черно зияли открытые двери магазина. Васька заглянул внутрь — пустота. На полу ни бумажки. На стенах малярная яркость — эмаль. Хоть бы пятно от того, что стояло или висело, — гладкость. Лишь осенние листочки — они и сюда проникли — подрагивают, преодолев порог.

Представил Васька Егоров вчерашний бутылочный витраж яркий, седого в зелень старика Антонина и седого в синь старика Паньку. Панькина песня сама — нет, не вспомнилась, но воспоминание о ней как бы выпрямило Ваську, как бы жару ему прибавило.