Мост на реке Бенхай - страница 15

Хоан оборвал свой рассказ и затянулся сигаретой. Медленно пуская дым, он задумчиво смотрел на памятник Пастеру.

— Понимаешь, мне трудно было поверить в то, что о нем рассказывали: француз вдруг полюбил вьетнамских детей, заботится о них, как о своих собственных, кормит, одевает, выводит в люди?!.. Оказалось, все это — правда. И когда я встретил этого доктора на прогулке, он приветствовал меня просто, как друга, а затем, расспросив, откуда я прибыл, пригласил к себе в дом…

— Ну что ж, обычное дело! — перебиваю я.

Хоан со снисходительной улыбкой посмотрел на меня.

— Обычное? Смотря для кого! Когда речь идет о нашем прошлом, ты должна отбросить свои европейские мерки. В тогдашних условиях такое приглашение со стороны европейца было весьма необычным! Но мы отвлеклись— ведь я хотел рассказать тебе о приемных детях француза, о вьетнамских детях: он действительно не только воспитал многих, но и дал им все, что только мог…

Хоан умолкает и задумывается. Потом с теплотой в голосе говорит:

— Ты хочешь знать, каким он запечатлелся в моей памяти? Высокий, рослый, в широкополой шляпе, с трос точкой в руках. Ему было за семьдесят, но держался он молодцом. Вежливый и предупредительный в обиходе, он был очень интересным собеседником. Я спросил его почему он не поселился в одном из больших городов Дельты, где климатические условия более благоприятны для европейца? Иерсен ответил, что полюбил эти места, что отсюда близко до института Пастера, где он работает. Он не искал общества. Не докучало ли ему одиночество? «У меня хватает дел и обязанностей», — го ворил Иерсен. Он был влюблен в свою профессию, знал много вьетнамских слов, все мы понимали, ценили и любили его… Любили!.. Ты записала это? Возможно, твои читатели, как и ты, скажут: «Подумаешь — обычное дело!» Кто у вас, в Польше, поймет, какой незаурядной была для меня, вьетнамца, встреча с французом, который… Да! Именно это!.. — Хоан радостно улыбнулся, словно наконец-то нашел долго разыскиваемое, нужное слово. — Теперь я знаю, как это выразить! В беседе с доктором Иерсеном я совершенно забыл, что он — француз!

Слушая этот рассказ, я вспоминала Францию, в которой побывала год назад. Мысленно я перенеслась к одной братской могиле на парижском кладбище Пер-Лашез, неподалеку от знаменитой Стены Коммунаров. Там лежат останки жертв гестапо. И среди имен участников Движения Сопротивления, выбитых на каменной плите, значится имя — Хюен Кхыонг.

Аннамит (тогда еще не говорили: вьетнамец), он пал в борьбе против гитлеровских палачей, против фашизма— за близкую нам всем Францию. За ту Францию, которая, несмотря ни на что, так же близка и им — вьетнамцам.

Мы выехали рано утром. В машине нас четверо: Хоан, Нинь, шофер Хап и я. Машина военная — «газик». Лишь он пригоден для такой экспедиции, как наша. Динь долго говорил мне: «Нет!» Но в конце концов я уговорила его.

По дороге, которая открылась перед нами, пришла к вьетнамцам завоеванная тяжелым трудом победа под Дьенбьенфу. То тут, то там виднеются полосы — следы засыпанных рвов. Они затрудняли продвижение войск и машин противника. Но для самих вьетнамцев эти рвы и трещины не были препятствием: им благоприятствовало все — климат и местность, джунгли и горы, зной и дожди.

Весной 1954 года по этим местам ночью проходили колонны подносчиков военных материалов, катили велосипеды с боеприпасами и рисом. Вес груза порой достигал 300 килограммов.

Французские «коммандос» разбрасывали на этом пути острые гвозди, пытаясь вызвать проколы велосипедных шин и ранить босые ноги подносчиков. Но вьетнамцы нашли противоядие: они прокатывали по дороге мягкие пористые стволы банановых деревьев — гвозди впивались в них, как иглы в подушку.

На многие километры протянулась дорога, покрытая выбоинами и ямами. Наш «газик» то и дело подскакивает на ухабах. Резкие виражи дороги бросают нас то вправо, то влево… Но зеленое море джунглей, залитое ярким солнцем, приковывает наши взоры с такой неодолимой силой, что мы забываем и тряску и усталость. В непроходимой чаще мелькают побеги вьюнка с раскрытыми чашечками плоских фиолетовых цветков. Среди огромных листьев дикого банана пламенеют его большие и тяжелые цветы.