Мост над бурной рекой

— Это Джереми Асман, — шепнула Доминика, когда Лукаш брал у портье ключ от номера.

Через вестибюль, направляясь к лифту, шел седеющий мужчина в потертой на локтях и у карманов замшевой куртке. Они успели вскочить в кабину вслед за ним. Седеющий мужчина нажал кнопку шестого этажа; их номер тоже был на шестом.

— Откуда ты знаешь, что это он? — тихо спросил Лукаш.

В затемненных стеклах очков стоящего напротив мужчины отражалось чуть деформированное лицо Доминики. Разглядывая свое отражение, она вполголоса ответила:

— Сегодня утром, когда он проходил по холлу, я слышала, как две американки говорили о нем… А знаешь, вообще-то, в этой своей затасканной куртке он совсем не похож…

— На кого?

— На себя. На мировую знаменитость и богача. Хотя, конечно, если слава и деньги есть, вовсе не обязательно выставлять их напоказ. А может, только теперь он перестал за собой следить?

— Что значит — «теперь»?

— Американки говорили, что не так давно в автомобильной катастрофе у него погибла жена… Это какой-то рок, — округляя глаза, торопливо объясняла Доминика, — когда он был ребенком, в автомобильной катастрофе где-то в Европе погибли его родители…

— Не хотел бы я стать знаменитостью: все обо мне всё будут знать.

Лифт остановился на шестом этаже. Выходя из кабины, Лукаш на этот раз увидел и свое отражение в темных очках прославленного американского дирижера. Длилось это всего какую-то секунду — Асман тут же свернул в коридор налево. Но если бы вдруг ему вздумалось оглянуться, он увидел бы, что молодые люди смотрят ему вслед с нескрываемым разочарованием.

— Мог хотя бы нам улыбнуться, — буркнула Доминика.

— С какой стати?

— А разве ты не заметил, что люди вообще часто нам улыбаются?

«Тебе, а не нам», — подумал Лукаш. Свернув направо, в коридор, ведущий к их номеру, он пропустил Доминику вперед. В голове мелькнула мысль: а вообще странно, что американец не проявил к Доминике никакого интереса, хотя обычно внешность ее никого не оставляла равнодушным.

Похоже, Доминика думала о том же.

— Даже портье и тот… — не удержалась она, входя в номер и снимая с плеча сумку. Присев на край широченной кровати, она сбросила с ног туфли… — даже портье и тот, завидя нас, сразу заулыбался.

— Ну, во-первых, улыбается он, вероятно, всем — такова уж его служебная обязанность, а во-вторых, мы просили один номер на двоих, хотя из наших паспортов явствует, что мы отнюдь не супружеская чета.

— Его должно было это смутить…

— Еще чего! Они здесь к этому привыкли.

— А знаешь, — оживилась Доминика, — мне кажется, ему приятнее все-таки выдавать ключи от номеров таким, как мы, а не разным старикам с туго набитыми кошельками и с девицами, хорошо знающими свое ремесло.

— Лично я ничего не имею против туго набитого кошелька, с которым мог бы на старости лет путешествовать.

— Только вместо хорошо знающих свое ремесло девиц ты будешь возить с собой некую, увы, стареющую пани…

— …которой, как и раньше, будут улыбаться портье во всех отелях.

— Это ты хорошо сказал.

— Потому что так оно и будет.

Лукаш сел на край кровати рядом с Доминикой, обнял ее за плечи. И они надолго замерли в молчании.

— Отчего деньги у людей заводятся лишь под старость? — нарушила молчание Доминика.

— Ну, не всегда.

— Но как правило…

— Наверное, в утешение. Хоть что-нибудь…

— Ты полагаешь?

— Поживем — увидим.

— Мы много истратили сегодня на ужин.

— Не думай об этом, пожалуйста.

— Как это — не думай?! А что будет, если здесь вдруг не купят килимы?[1] Да и вообще, почему я вбила себе в голову, что в Испании их у меня обязательно купят.

— Потому что они в самом деле очень красивы.

— А может быть, тут они такими совсем и не покажутся? У испанцев много и своих очень красивых ковров.

— Твои совсем другие.

— Пожалуй, — согласилась, хотя и без особой уверенности, Доминика. — А все же нам надо было сначала остановиться в кемпинге и довольствоваться захваченными с собой припасами.

— Дорогая, мы еще в Варшаве договорились: в пути до Мадрида и после Мадрида будем питаться тем, что у нас в багажнике, и ночевать в палатке. А три дня здесь… Ну зачем ты все опошляешь? Разве тебе не понравился ужин в баре? Омар был просто великолепен.