Мотив - страница 3

Простоватое лицо Полуянова выразило недоумение, усы ощетинились, а на выпуклых скулах четко обозначилась запутанная сетка кровеносных сосудов.

— Болваны! — пресек он попытку запеть следующий куплет. — Не знаете, что такое бутоньерка. Наверняка имеется в виду бонбоньерка — изящная коробочка для конфет.

Круто повернувшись, он подошел к председателю и спросил, у кого можно снять комнату недели на две. Председатель пригласил его к себе. При этом он все время подмигивал. Видно, у него неладно было с нервами. Сказывалось, наверно, какое-то ранение. Однажды я задумался о знакомых мне мужчинах — есть ли среди них хоть один не контуженный, не однорукий, не хромой или не одноногий… — и обнаружил, что нет таких. Каждого война зацепила — кого колесом, а кого и гусеницей.

Изба, отведенная нам для постоя, была брошена хозяевами, перекочевавшими, должно быть, в город, и совсем непригодна для житья: окна без стекол, дверь болталась на одном пятнике, ни стола, ни табуреток, ни рукомойника.

Мне показалось, что и не ждали нас в этом колхозе и не жаждали нашей помощи, будто мы взяли да сами и навязали себя и этому исковерканному председателю, и этой захудалой деревушке. Захотелось что-то доказать ей, как-то заявить о себе.

Пришла толстая тетя в шерстяном платке, в затертой фуфайке, в юбке, сшитой из сукна солдатской шинели, и в болотных охотничьих сапогах, делающих ее похожей на мушкетера, назвалась Нюшей, сообщила, что нам будут выдавать на каждого едока по буханке хлеба и по литру молока на день, за что каждый из нас должен будет накапывать по три мешка картошки, затем распорядилась натаскать в избу соломы из скирды, что стояла на задах избы.

Солома блестела золотом на ясном сентябрьском солнце, и в избе от нее сделалось веселее, но тетя Нюша, расстроенно потирая губы, все же вздохнула в том смысле, что она не знает, что и молвить нам, детушкам рожоным, что так жить нельзя, что у председателева пса Тарзана конура куда хорошее нашего жилья, и что мы овшивеем и очирьеем, и что куда того смотрит начальство, и что она не знает, о чем бы подумали наши матери, увидь они, в какие условия мы попали. Наверно, в утешение нам, она добавила, что в клубе сегодня кино будет — про открытие какого-то Рим-города.

Она ушла. Мы слонялись, кто в избе, а кто вокруг нее, не ведая, чем заняться. Никто не знал, покормят ли нас сегодня. А есть уже хотелось. Кто-то сообщил, что в магазине полным-полно дешевого клюквенного вина.

Я подошел к Юрке и Ваське и предложил им пойти куда-нибудь. Васька отказался, сославшись на какие-то дела, которые ему позарез надо сделать. Я догадывался, что это были за дела. Правый глаз Васьки был почти полностью прикрыт вздувшимся синяком, а распухшие губы, казалось, вот-вот полопаются. Это было дело рук Лени-Боровка, активиста-дружинника Заводской стороны. В городе шла борьба со стилягами. Не за то, как думают, а за то, как одеваются, зачисляли в стиляги. Чего только не терпели эти несчастные: с танцев их гнали, в кино не пускали, фотографии их вывешивали в городской настенной витрине «Они мешают нам жить»; был случай, о котором, как о большой победе общественности, писала районная газета «Поморская трибуна» — одного, «наиболее злостного стилягу», раздели до трусов да так и пустили через весь город.

Васька не был стилягой. Он мечтал поступить после десятилетки в Мурманское мореходное училище и, готовясь к этому, любил щеголять в морской форме — в фуражке с позолоченным якорем, в бушлате и брюках-«клеш». И многие ребята поступали так же — город-то стоял на берегу Белого моря. Леня-Боровок, изловив Ваську в поздний час на безлюдной Поморской улице, счел, что морскую форму без разрешения носить не положено. Васька поинтересовался, у кого спрашивать разрешение, уж не у него ли, у Лени… Результат такого разговора был, как говорится, у Васьки на лице. Кроме того, Леня доставил Ваську в отделение милиции и обвинил его в совершении нападения на дружинников во время патрулирования. А за такое по головке не погладят. Леня часто пользовался этим безотказно действовавшим приемом, не одного человека ни за что засадил на пятнадцать суток.