Мой Артек - страница 22

стр.

— Вот что, друзья мои, задача у нас такая — сохранить детей и воспитать их. Ответственность у всех нас — тяжелейшая. Принцип у меня будет один — если что случится, виноваты будут не дети, а вожатые. Уже сегодня мы займемся перестройкой лагерного режима. Почему нужна перестройка? Потому что идет война. И чтобы все вожатые поняли всю серьезность и груз нашей ответственности, скажу: нам все придется начинать заново. Ибо довоенный Артек — но лучше я скажу словами из «Положения об Артеке» — был «оздоровительным, профилактическим и воспитательным учреждением». Впрочем, им он был и остается таковым, несмотря на войну. Он по-прежнему должен будет служить укреплению здоровья детей, воспитанию чувств интернациональной дружбы, товарищества и дисциплины, подготовке крепкой социалистической смены.

— И прошу также не забывать, — продолжал наш новый начальник, — что наши дети — отличники и общественники. Отдых их, как отдых любого советского человека, закончен — некому обслуживать детей. Я буду настаивать на том, чтобы дети не только обслуживали себя, но и посильно участвовали в общественном труде. Сейчас для страны каждая капелька труда дорога. Прошу вас также помнить слова Надежды Константиновны Крупской, сказанные ею в мирное время, важные для нашего общественного строя всегда, особенно теперь.

Гурий Григорьевич открыл блокнот, прочел:

«У нас на школу, учебу обращено большое внимание, но это не значит, что наши ребята могут расти барчатами, которые не умеют пришить пуговицы к пальто, вскипятить молоко, вычистить себе сапоги… не знают, как приступить к машине, как за лошадью ухаживать, стране социализма барчат не надо».

(Теперь, сорок лет спустя, в скобках хочется сказать — не правда ли, как это актуально и нынче.)

— … Заканчиваю: будем полезны себе, будем по мере сил помогать Родине. Моделей готовых у нас нет. Будем создавать их по требованию дня. Предстоит эвакуация — просьба к вожатым: соблюдать по мере возможности лагерный режим, но и в работу включать ребят. Можете быть свободны — в том смысле, что можете идти к ребятам.

Вот такая примерно была речь. Она легла в основу нашей жизни на четыре года и спасла нас, не дала ни растеряться, ни заболеть, ни утратить чувства долга.

Что и говорить, начальника своего мы все — и ребята и вожатые — малость побаивались, уважали и любили: за решительность характера и за хорошую, пропорциональную смесь доброты и требовательности.

По военным дорогам

Шестого июля 1941 года мы закрыли лагерь в Крыму и уехали в сторону запада, поближе к родным местам, для начала в Подмосковье. Организации, ведавшие нашей эвакуацией, видно, как и мы, верили в скорое окончание войны. Потом Артек был отправлен в сторону южную — по Волге мы на больших теплоходах «Правда» и «Урицкий», от которых дети пришли в восторг, уплыли в Сталинград, а оттуда уехали на берег Тихого Дона, в казачьи места, в опустевший Нижне-Чирской дом отдыха. Сейчас, пожалуй, и не узнать, кто же был тем человеком, которому хотелось хоть в какой-то мере дать детям ещё побыть артековцами, ещё пожить в благословенных краях. Если говорить об учреждениях, то это были, само собой разумеется, отделы школ и пионеров ЦК ВКП (б) и ЦК ВЛКСМ. Горячая степь пахла полынью и виноградниками, Вешенская была рядом, и я увидела живых героев «Тихого Дона», только что прочитанного перед самым отъездом в Артек. Впечатление было поразительным с момента выезда в донскую степь: я стояла в кузове открытого грузовика, навстречу несся горячий шолоховский ветер, ливневым потоком стлались по земле ковыли и клубились в небе густые лиловые облака. Все казаки были чубаты, как Григорий Мелехов, все казачки красивы, как Анфиса. Только вот — война была. И казаки с песней «ковыльная, вешенская сторонка» полк за полком уходили на фронт. Однажды я нагляделась на эти уходящие полки, задрожала, заплакала. Рядом стояла казачка в белом платке, туго повязанном под подбородком. Бледная, губы закушены, голова откинута назад.

— Чего ревёшь, дура, — сквозь зубы процедила, — мужики на святое дело пошли. Кацапка,[2]