Мой час и мое время : Книга воспоминаний - страница 5
Воспоминания Мелентьева дождались печати во многом благодаря многолетним усилиям Ирины Владимировны Долгополовой, его племянницы, дочери Анны Михайловны. С Ириной Владимировной читатель не раз встретится и на страницах книги. Она родилась в 1910 году, закончила Политехнический институт в Ленинграде. В войну ей пришлось долго работать в блокадном Ленинграде, выполнять тяжелейшие задания по эвакуации заводов и налаживания производства оружия и боеприпасов на новых местах. После войны она несколько лет работала в Германии по обеспечению репарационных поставок, затем по восстановлению ранее эвакуированных заводов. Много душевных сил и тепла отдала она заботе о пожилых матери и дяде. Следуя семейной традиции, и сама Ирина Владимировна продолжает писать воспоминания, которые ждут еще своего издателя. Хочется пожелать ей здоровья и бодрости духа и еще и еще раз поблагодарить за заботу о семейной летописи, значение которой выходит далеко за рамки одной семьи.
Евгений Вильк, кандидат филологических наук
Часть первая. ГОДЫ 1882—1933
«Для того, чтобы писать свои воспоминания, вовсе не надобно быть ни великим мужем, ни знаменитым злодеем, ни известным артистом, ни государственным человеком, — для этого достаточно быть просто человеком, иметь что-нибудь для рассказа и не только хотеть, но и сколько-нибудь уметь рассказывать».
А.И.Герцен
«Жизнь каждого есть сказка, только один раз рассказанная в мире. Если она даже тускла, коротка, несчастна, она все же лучше песен ангелов, ибо всякое Я есть ангел и песня его единственна».
В.В.Розанов Москва 19 мая 1939 г
.
Глава первая. НЯНЬКА ПЕЛАГЕЯ (1882–1889)
«Благослови, Бог, жизнь и смерть простых, добрых людей».
Ф.М.Достоевский.
Пятьдесят лет назад. Вечер. Сидит нянька Пелагея на старом бабушкином стуле. На столе горит маленькая керосиновая лампа. Нянька поднимает и опускает фитилек. Огонек лампочки то меркнет, то вспыхивает. Я стою у нянькиных колен. Мне скучно. Меня не забавляет огонек. Или, может быть, уже перестал забавлять. Я тяну няньку за руку — нянька, расскажи сказку! И в который раз слушаю напевное: «Сынку, сынку, Ивашенька, плыви, плыви до бережка…».
Нянька старая, грузная. Из-под тугой черной «головки» нависли седые космы волос. Она нюхает табак из желтой берестяной тавлинки, и на груди ее и большом животе густые следы табаку.
Нянька, несомненно, похожа на ведьму, которая желает схватить Ивашеньку и съесть его. Но та ведьма страшная, злая. А нянька… защитила меня сегодня своим телом, когда отец хотел наказать меня. Нянька тайно носит мне большие бутылки молока, которые я выпиваю в постели, закрываясь с головою. Тайна вовсе не в молоке, тайна в большой соске, которую нянька натягивает на бутылку, и без которой я не могу обойтись. Никто этого не понимает, кроме няньки. Все издеваются надо мной. Намазали недавно соску горчицей. Обливаясь слезами, я мыл ее. И одна нянька пожалела меня.
Мир для меня поделен на две половины — на одной я с нянькой, на другой — все остальные.
Даже матери нет в это время.
Живем мы с нянькой вдвоем в комнате, внизу. Все остальные живут наверху. У образа теплится лампада. Утром и вечером мы молимся с нянькой Богу. Я повторяю за нею «Богородицу» и прошу помиловать всех старших, братцев, сестриц и няньку Пелагею.
В комнате жарко. Кровать моя поставлена у самой печи. Пуховая мягкая перина, теплое стеганое одеяло, и сплю я плохо. Мне страшно. Я прячусь с головой под одеяло, но «страшное» ползет и туда. Мне снится один и тот же сон: по буграм и ямам, голым и безлюдным, ищет меня сгорбленный старичок Химич. В руках у него фонарь. Я прячусь от него, но он вот-вот найдет меня и тогда случится что-то роковое. Я бегу, задыхаюсь, тяжелые ноги не несут меня, нестерпимо бьется сердце, и хриплым перехваченным голосом я зову няньку. Я весь в поту. Страшно! А нянька так громко храпит и не вдруг подойдет. И долго еще я боюсь темноты ночей.
В семь лет иду на первую исповедь. Годы «младенчества» отошли. Мы с нянькой долго обсуждаем мои грехи, чтобы не забыть, в чем покаяться. Наконец я говорю, что лучше всего сказать мне: «Батюшка, я во всем грешен». Но нянька не одобряет этой формулы. Она кажется ей чем-то неугодной Богу. Иду к отцу Дмитрию, но исповедь его показалась мне поспешной и поверхностной. Отец же Авраамий исповедует долго и сурово. У него на аналое большая раскрытая книга, и он постоянно заглядывает в нее. Он-то уж ничего не пропустит. Выпрашиваю пятачок и иду еще и к нему.