Мой дом — не крепость - страница 14

— Всего наилучшего! Если захотите поплавать, милости просим к нам в бассейн. Через пару дней ремонт кончится, и он будет работать.

— Спасибо.

По дороге домой Алексей ей что-то рассказывал. Она не слушала. Побаливала голова после бессонной ночи.

— Кто он все-таки? — спросила она уже в подъезде.

— Кто? — не понял Алексей.

— Ваш друг.

— А, Герман. Он очень интересный человек. Ушел с третьего курса геологического. Не понравилось. Был на Памире с какой-то экспедицией, объехал весь Дальний Восток. Даже за границей был. Работал в журнале фотокорреспондентом, массовиком в одном из крымских санаториев. Страшно много читал…

— Вы давно его знаете? Почему у него такая странная фамилия?

— Месяц скоро, как мы познакомились. А фамилия? Дед у него — поляк.

…Тетка поворчала, закрывая за ней дверь на цепочку:

— Где ты ходишь? Посмотри, какие тучи! Опять ливень собирается, а я боюсь, когда тебя нет. Мало ли что может случиться!

Оля постояла в коридорчике перед зеркалом. Щеки у нее горели.

— Ду-у-ра! — прошептала она своему отражению.

— Что?

— Ничего, тетя Маша, я так…

Каждый год первого сентября Евгений Константинович Ларионов с утра начинал волноваться. Впрочем, чувство, овладевавшее им, было гораздо сложнее и не укладывалось в это поверхностное определение.

Он учительствовал почти четверть века, но ничего не мог с собой поделать: перед первым уроком в новом учебном году у него предательски менялся голос и влажнели ладони. Ему казалось, что он все перезабыл и катастрофически пуст, как вылущенный стручок фасоли.

Он заранее представлял себе коридор — длинный, пахнущий недавним ремонтом, до краев наполненный ребячьими физиономиями, белыми накрахмаленными передниками и воротничками, красными галстуками и нарукавными повязками дежурных, смехом и гомоном, самоуверенным ломающимся баском старшеклассников и девчачьим писком, беготней и трезвоном электрического колокольчика. Краски и звуки эти были знакомы ему целую вечность, но всякий раз вызывали впечатление новизны, возбуждающе радостной, немного пугающей неизвестности.

Школьный коридор перед первым уроком!..

Он — как живой организм, бодрый, неугомонный, заряженный энергией ожидания, живущий своей, не каждому понятной жизнью.

Потом — учительская. Громоздкий фикус в деревянной кадке, длинный прямоугольный стол, накрытый зеленым сукном, разномастные портфели и сумки на стульях и подоконниках, запахи мела и чернил, лист ватмана на стене с написанным простым карандашом расписанием уроков. Возле него толпятся молодые учителя. Старые, умудренные не спешат: расписание временное — еще двадцать раз переменится.

И разговоры. Обо всем на свете. О летнем отдыхе и цвете загара, о прошлогодних выпускниках и классах, доставшихся от кого-то в наследство, о часах, которых всегда не хватает, сколько бы их ни было, о новых усложненных программах («вечно  о н и  т а м  экспериментируют»), и разумеется, — самая обычная женская болтовня о болячках, лекарствах и тряпках.

Евгений Константинович любил и не любил учительскую. Она импонировала ему, как все, связанное со школой, проникнутое привычным размеренным ритмом от звонка до звонка. Но он так и не научился терпимо, относиться к тому мелкому, эгоистичному и мещанскому, что вносили в устоявшийся быт любой учительской люди серые, малообразованные, затвердившие когда-то свой предмет по параграфам и не интересующиеся ничем, кроме самых обыденных житейских дел и устных новостей, очень похожих на обыкновенные сплетни.

О том, что учителя — простые смертные со многими слабостями и грехами, мы начинаем догадываться еще в детстве, испытав первые обиды и разочарования. Но только тот, кто с головой окунется в кипящий школьный водоворот, может увидеть все в истинном свете.

Ларионов давным-давно, чуть ли не во времена своей студенческой практики, мысленно разделил учительство на несколько категорий.

В тех школах, где ему приходилось работать, как правило, бывали одно, много — два подлинных дарования. Люди разного возраста — от самого юного до преклонного, разных привычек и вкусов, они имели несколько общих черт, которые Евгений Константинович считал первостепенными в нелегком ремесле педагога.