Мой лучший друг - страница 4

Подавив вздох, я отошел от зеркала, но скоро за книгой позабыл о своем морском несовершенстве.

Меня обступил штормовой гул. Я видел мореходов, наносивших на карты глубины и очертания берегов, слышал, как они произносили имена друзей, сподвижников и любимых женщин и, послюнявив карандаш, неторопливо, навсегда вписывали их на карту. Уходили далеко и надолго. И тянулись душой к оставленным домам. Наверно, потому на восточной окраине России появились бухты с именами Галины, Анастасии, Ольги, Наталии, мыс Ожидания, бухты Сомнения и Ложных вестей… А дальше от берега, в океане, острова были названы по именам друзей мореходов, что тоже бродили где-то на краю света, и все отодвигали этот край, отодвигали, и становилось неясно, есть ли он вообще.

«Чукотка» проходила первый остров Алеутской гряды, остров Атту. В блеклом небе он стоял молчаливый, горбатый, поросший, как щетиной, черным, редким лесом. Ни огонька на нем, ни звука. Настороженный и холодный, он точно подстерегал наш корабль.

На палубе суетились парни в стеганках, подводили гак, железный крюк, к трюмной крышке. Занятые, они не обращали внимания на чужую землю, что проплывала в каких-нибудь двух милях от нас.

— Эй, боцман, долго еще чесаться будете? — раздался громкий полный хозяйского самодовольства голос Синельникова. Широко расставив ноги и спрятав руки за спину, он с ботдека глядел вниз.

Приземистый и широкий боцман глянул на него сердито, отбежал к лебедке и дал ей такую скорость, что крышка люка рванулась вверх, стала торчком, еще чуть-чуть и взвилась бы в воздух. Старпом погрозил боцману кулаком и вперевалочку скрылся в надстройке. Ребята полезли в недра корабля. А боцман, не торопясь, подошел ко мне. Мичманка его была сбита на ухо, весь он был расхристанный — на стеганке ни одной пуговицы, рубаха расстегнута так, что видна красная грудь. Но в этом для боцмана особый морской шик. Он даже на Доске почета в управлении сфотографирован в рубахе нараспашку.

— Ну, не налюбовался? — боцман кивнул на остров.

— Между прочим, здесь когда-то охотные люди и мореходы закапывали в землю медные доски с двуглавым российским орлом, — сказал я. — И на досках тех надпись была: «Земля Российского владения».

— Да что ты говоришь?.. — притворно изумился он, и мне стало неловко. Конечно, боцман о тех досках знает давным-давно. — Жалко мне отрывать тебя, но пойдем, погреемся.

Боцман легко сбежал по трапу, нырнул в трюм. Да, там действительно придется «погреться». Надо достать елки, а они на самом дне. На них же навалено стадо мерзлых, голых баранов, мясо для всей флотилии. Попробуй докопайся до них, если мы двое суток трюм забивали.

Впереди, по курсу, из толщи темной воды показалась еще одна щетинистая шапка. А над нею в розовеющем небе обозначилась плотная сизая полоса. Ветер был оттуда, с востока, и наверняка эта полоса принесет снег.

Розовое небо было исполосовано, точно кто заштриховал зарю. Будет шторм. Шторм со снегом. Неприятная штука.

На горизонте показалась еще одна шапка.

Где-то там, за четвертым или пятым островом, повернем направо, пройдем сквозь легкий строй Алеутов, ненадежной цепочкой отделяющих Берингово море от основной великой воды. И там, у пролива, нас ждут рыбаки.

Они ушли в июне и ступят на сушу лишь весной. Говорят, некоторые дети не привыкают звать своих отцов папами, потому что видят их так редко, что и родства не чувствуют. А эти елочки, что везет в трюмах «Чукотка», как привет из дома. До чего же трогательно будут выглядеть они, легкие, маленькие, в кают-компании траулеров, земные существа среди великой воды! И люди, отвыкшие от берега, будут ласкать их взглядами и, закрывая глаза, вызывать в памяти черты близких…

Далеко наверху качался квадрат блеклого зимнего неба. Временами оно припадало к самой палубе, и тогда «Чукотку» на несколько минут окутывала ревущая темень. В трюм осыпались крупитчатые снежинки, такие заметные в сумраке. Это настигали «Чукотку» снежные заряды, тучи, летящие друг за дружкой над волнами.

Мы перетаскивали баранов из отсеков в середину трюма. Невеселая работа. А тут еще качка давала себя знать, того и гляди, с ног долой. Пахло сырым мясом, застарелой рыбной прелью. Дышать было тяжело.