Мой отец Цви Прейгерзон - страница 5
>Хаим-Нахман Бялик
Согласно семейному преданию, в письме Бялика были и такие слова: «Я в его годы так не писал. Он может стать большим писателем, если ему не подрежут крылья». Кроме того, классик посоветовал родителям Цви дать сыну более основательное образование на иврите, которое вряд ли можно было получить в маленькой Шепетовке.
Примерно в то же время, в 1913 году, стало известно, что в Одессе собирают группу подростков для отправки в юный город Тель-Авив на учебу в гимназии «Герцлия». Эта поездка была организована деятелями Еврейского Конгресса в рамках программы помощи еврейскому ишуву в тогда еще турецкой Палестине. Родителям Прейгерзона удалось присоединить к этой группе и своего сына. За детьми должен был присматривать опытный воспитатель по фамилии Душман.
В своем позднем дневнике воспоминаний (1957–1969 гг.) отец пишет, как они с матерью[3] приехали в Одессу, откуда должен был отправиться пароход. Перед отплытием они навестили Бялика, и папа на всю жизнь запомнил его крепкое рукопожатие. Оно стало для мальчика и напутствием, и благословением, незабываемым и полным высокого смысла.
В большом бауле, любовно собранным матерью, оказалось много ненужных вещей, например, зимнее пальто. В качестве карманных денег Цви получил один рубль и наказ беречь эту огромную сумму от одесских воришек.
Пароход назывался «Иерусалим». Это было небольшое, видавшее виды суденышко. Оно шло с заходом в Константинополь и другие крупные порты. Путешествие произвело сильнейшее впечатление на мальчика. Осенью 1913 года «Иерусалим» подошел к берегу древнего Яффо. Вспоминая об этом событии, отец напишет в романе «Неоконченная повесть»:
Впервые в жизни Шоэлю предстояло ехать на поезде и плыть по морю. Он чувствовал себя как во сне. И вот они едут с отцом в Одессу, где останавливаются в гостинице «Россия». Едят кошерную рыбу в гостиничном ресторане. А за его стенами шумят улицы, грохочут телеги, как бешеные несутся машины, издавая странные пугающие звуки. Трамвайные звонки, гудки машин, стук лошадиных копыт, скрип и визг колес, шаги топавших по тротуарам людей… Сумасшедший, суматошный город!.. Однако не меньше суматохи было и на палубе парохода «Иерусалим» в день отправления. Шоэль присоединился к группе учеников «Герцлии», которую возглавлял учитель Душман, молодой человек с коротко подстриженной бородкой. Он вез своих подопечных в Тель-Авив, куда они возвращались после летнего отпуска в России у своих родных. Ребята говорили на иврите с сефардским произношением. К ним и присоединились новенькие, и среди них Шоэль Горовец.
Наконец-то рявкнул третий гудок, и пришло время расставания… «Иерусалим» отходит от пристани, отец остается внизу на набережной порта. Люди прощально машут руками, кидают в воздух платки… Головы провожающих вскинуты, они благословляют пароход, отплывающий в страну отцов. Пароход медленно удаляется, все дальше, и вскоре провожающих уже почти не видно, Одесса остается вдалеке, еще чуть-чуть, и вся Россия исчезнет за горизонтом…
И вот однажды Душман воскликнул: «Галилейские горы!» — и показал на горную гряду, синевшую на востоке. Шоэль вскинул голову. Сердце его забилось, как если бы он увидел материнский дом. На борту парохода «Иерусалим» возвращающаяся в Палестину молодежь, не сговариваясь, затянула песню:
Стояла осень, над землей стлался несмелый утренний свет. Пароход причалил, спустили трап, и вот уже дети сидят в лодке, которая доставит их на берег. Еще немного, и ноги Шоэля ступят на эту древнюю землю. Яффский порт пестрит людьми. Смуглые, чернокожие, в красных фесках, с косицами на затылках, грузчики, торговцы, дети, женщины, закутанные в покрывала, с платками на лице, лошади, ослы и двугорбые верблюды — все это крикливо двигалось туда и обратно, гудело, издавало гортанные звуки. Разноголосый шум восточного порта, море до горизонта, плеск опускающихся в воду весел и крепкие обнаженные тела гребцов, крики торговцев фруктами и напитками, жареными каштанами и сластями, — поистине, то была дивная и пестрая мозаика цветов и звуков.