Моя дорогая Баттерфляй - страница 8

Да, меня удерживает от самоубийства только эта мысль: осознание того, что не все еще выстрадано, не испита моя чаша до дна, что я уйду, а ты останешься страдать. Нет, я останусь, чтобы страдать вместе с тобой. Пусть ты и не будешь знать о моих страданиях. И никогда не узнаешь о них, но мне все равно. Я не претендую на это, вообще не претендую на твое внимание. Я его не достоин. Любушка, Люба, Баттерфляй! Я еще больше люблю тебя, люблю высокой любовью, чистой и благородной, трагической любовью. Пусть на расстоянии, которое, возможно, разлучило нас навсегда…

Люба, Баттерфляй… Да, я могу слушать эту арию бесконечно, так чудесно исполняет ее Каллас! И так много она мне говорит. Никогда не думал, что буду способен так увлечься оперой, столько смеялся над этим пафосом и вдруг – такое озарение. Ты, наверное, помнишь, как мы единственный раз были в оперном театре, в Большом, разумеется. Ни ты, ни я не были увлечены. Я даже не помню, какая это была опера. Мы были совсем молодые, только что поженились, еще даже Димка не родился. Кое-как высидели эту тягомотину – именно так мы тогда чувствовали. Я и теперь не всякую оперу высижу, это для меня по-прежнему тяжелая работа, но от нее и взамен много получаешь. А если бы я пошел на «Мадам Баттерфляй», меня бы там вывернуло наизнанку, так что лучше не стоит такое пробовать. Да и билеты здесь на оперные постановки, особенно на премьеры и на приличные места в партере или в бельэтаже, стоят безумных денег. Да и «Баттерфляй» нет в репертуаре, я заходил, проверял, даже взял программку на текущий сезон. Я бы мог, конечно, позволить себе сходить здесь на оперу, я не бедствую, у меня неплохая зарплата, вполне себе канадская, не эмигрантская. Но зачем? Чтобы меня видели в отчаянии, горько рыдающим? Поэтому купил фирменную кассету, там замечательный состав, во главе – эта волшебница Каллас. И слушаю, слушаю, иногда весь день напролет, уже выучил наизусть, что за чем идет, плюс купил либретто на итальянском с переводом на английский.

Ты, наверное, не помнишь сюжет, я расскажу вкратце. Как почти всегда у Пуччини, это трагедия, в центре которой – молодая наивная японка, Чио-Чио-сан, или Мадам Баттерфляй, то есть Госпожа Бабочка, если дословно. Хоть она и гейша, душа ее чиста, ей всего 15 лет. Действие происходит в Нагасаки, на вилле, которую только что взял в аренду на 999 лет лейтенант американского морского флота, Бенджамин Франклин Пинкертон. Через того же маклера-сводника он вдобавок заключил брачный контракт, по которому женится на Чио-Чио-сан, но контракт предусматривает, что его можно легко расторгнуть. Также, как и отказаться от арендованного дома… Такие нравы, что ли, были тогда в Японии? Или это все происки проклятого американского капитализма и империализма? Не могу сказать, да и не надо в это углубляться. Чио-Чио-сан собирается отказаться от своей религии, чтобы стать ближе к Пинкертону, и принять его религию. Узнав об этом, дядя Чио-Чио-сан, японский бонза (то есть чиновник), стоящий на традиционных позициях, угрожает ей проклятием и в конце действительно проклинает ее за вероотступничество. Все родственники покидают свадебную церемонию, увлекая за собой и мать юной гейши, которая мечется между дочерью и категоричной родней.

Через несколько лет Пинкертон уезжает. Мадам Баттерфляй ждет его. У нее родился от него сын, Долоре (Печаль), которого она назовет Джойя (Радость), когда вернется отец. Но он все не приезжает. К ней сватается завидный жених, японский аристократ, но она отвергает его, к разочарованию верной служанки Судзуки, и остается верной американцу. Пинкертон в конце концов приезжает, но уже с новой женой, американкой. Чио-Чио-сан понимает, что Пинкертон женился, и этот брак – настоящий, так сказать, навсегда, а брак с ней уже не считается. И что ей придется отдать ему сына, за которым он, скорее всего, и приехал. Чио-Чио-сан прощается с сыном и убивает себя кинжалом, доставшимся от отца, Пинкертон в отчаянии рыдает над ее телом.

Опера – это всего лишь жест, полный искусственности. Но ведь и искусство – от этого слова, не так ли? И меня глубоко волнует этот жест, полный искусственности, потому что это и есть та сила, которая может творить с нами невероятные вещи. Меня волнует именно эта опера, так как в ней я нахожу некоторое сходство между нами, между нашими судьбами. Я – конечно, Пинкертон, бросивший тебя, ты – Мадам Баттерфляй. Не так много здесь похожего на наш случай, но я упрямо твержу себе, что это – про нас. Ну, пусть так, я устал сопротивляться собственному упрямству. У нас не так много экзотизма, а лишь обычная, грустная история, даже не трагедия. Хотя, почему не трагедия? Вполне себе трагедия. Я – подлец, ты – благородна, причем во всем. Даже если рассказываешь всем и каждому, какой я мерзавец. Ты безупречна, я говорю это без иронии, а вот я… Никогда не думал, что смогу быть таким подлецом, а вот ведь смог. Но это уже повторение. Я бичую себя, словно это хоть как-то поможет изменить ситуацию. Бессмысленное занятие все это.