Моя мать Марлен Дитрих. Том 2 - страница 15

Я посмотрела, как идет строительство Рокфеллеровского Центра, тайком купила новую книжку под названием «Ребекка», на деньги, которые полагалось отдать на «чаевые», послушала радио, выучила слова новой шуточной песенки «Плоскостопая Пегги», кроме меня, ее, наверняка, в школе никто не знает, и в который раз пожалела, что уезжаю из Америки.

Нас уже ждала розово-бежевая каюта «Нормандии», всегда готовой открыть нам свой прекрасный мир и доставить на другое побережье океана. Играл оркестр, гудели корабельные гудки. В тринадцать лет я снова покидала свой «дом». На этот раз мне удалось вернуться, а вот доведется ли снова? Я с особым усердием помолилась Святой Деве, надеясь, что она не прогневается, если я причислю себя к «бездомным, гонимым бурей», которых она защищает и любит.

Я пыталась утопить свою печаль в красивом бассейне «Нормандии», но моему тоскующему калифорнийскому духу недоставало солнца. Легче всего «забыться» в кино. Даже мать отправилась со мною смотреть «Марию Антуанетту». «Нормандия» была явно неравнодушна к фильмам с участием Нормы Ширер.

— Норма теперь выглядит намного лучше, чем в то время, когда был жив ее муж, Тальберг, — на весь зал прозвучал в темноте голос моей матери.

Публика дружно зашикала, но Дитрих не обратила на это никакого внимания. Она полагала, что фильмы показывают для нее и, следовательно, все кинозалы мира — ее личные залы для просмотра.

— Дорогая… ты только посмотри, какая работа. Лучшие модели Адриана. Конечно, Мария Антуанетта не носила ничего подобного, но кому какое дело! Майер все равно не заметил бы разницы.

Комментарии Дитрих становились все более запальчивыми и резкими. Шиканье усилилось.

— Какие парики! Нет, ты посмотри на парики! Вот это работа! Сидней Гиллерофф. Неужели он один моделировал все парики? Немножко утрированно, однако…

— Mais, alors![2] — сердито прошептал какой-то господин, сидевший позади нас.

Мать обернулась. Узнав ее, он поспешил извиниться за беспокойство.

— Страусовые перья, кудри, ниспадающие каскадом, — продолжала свои комментарии Дитрих, — бархатные банты, драгоценности… Она выглядит просто смешно! Как цирковая лошадка… Но хороша. Знаешь, будь Мария Антуанетта так хороша, ей никогда не отрубили бы голову.

Мой отец увлеченно играл в карты с миловидной брюнеткой. Я часто спрашивала себя: нужен ли он сам этим «милочкам», или им хочется примерить к себе того, кто принадлежит Дитрих? Все это генетически обусловлено. Если не можешь заполучить королеву, заведи шашни с консортом или с дочкой-принцессой. Слава и ее аура так манит, что даже внуки знаменитостей — желанные партнеры в постели, потому что унаследовали гены своих достославных предков. И чтобы уцелеть в этом силовом поле, потомкам знаменитостей приходится вести настоящую борьбу за выживание. Если центр притяжения — Кюри или Эйнштейн, это столь же изнурительно, но хотя бы приятно. Если же нездоровый ажиотаж вызван всего-навсего красотой лица и тела, назойливое поклонение порой невыносимо.

— Дорогая, я надену платье от «Аликс» с атласными оборками. Барбара Хаттон устраивает вечеринку в Грилле. Как ты думаешь, кто ее последний приятель? Наш продавец рубашек из «Белокурой Венеры». Поразительно, как эти богатые американские наследницы кидаются на шею слащавым красавчикам! Кол Портер, конечно, в ярости и жалеет, что написал для него «Днем и ночью».

Я вернулась в школу, когда настала пора готовиться к экзаменам перед летними каникулами. Я даже не знала, чему учили за время моего отсутствия. Моей соседкой по комнате оказалась девочка, отец которой когда-то провел уик-энд в отеле «Амбассадор» с моей матерью, так что мы были почти что родственники. Как-то раз за этот очень короткий семестр все мое семейство явилось навестить меня. Мать, отец, Тами, воскресшая из небытия, Тедди были проездом «откуда-то куда-то». Они, с согласия школьного начальства, взяли меня из школы и устроили мне роскошный ланч в Лозанне, а потом снова доставили на место. В школе моя мать давала автографы, с истинно королевской любезностью похлопывала деток по щекам и, поразив всех своим совершенством, прослезилась при прощании, совсем в духе чеховских героев. Если не считать трогательной сцены «материнского прощания», Дитрих пребывала в каком-то легком тумане, целиком поглощенная новой «идеальной» любовью в духе Анны Карениной. Я помахала ей на прощанье, пожалела нашего Рыцаря и Бет, а потом вернулась в кабинет французской литературы — комнату «Б», где мы углубленно изучали Пруста.