Моя мать Марлен Дитрих. Том 2 - страница 17

Отныне моя жизнь сделалась очень упорядоченной. Утром, ожидая, когда меня позовут в отель, к матери, я делала домашние задания, а моя гувернантка тайком отсыпалась. Прямо перед ланчем, свежая и подчеркнуто строгая, она передавала меня матери и исчезала. Я проверяла почту, помогала матери одеться для условленного рандеву, с кем бы она ни встречалась за ланчем, выслушивала ее, провожала. Потом чистила ее ванную, убирала косметику, развешивала вечерние туалеты, небрежно валявшиеся с ночи, ставила в воду цветы; затем собирала визитные карточки, выслушивала поучения отца о вреде безделья, на ходу гладила Теми, постоянно выясняла, куда на сей раз запрятали Тами. А тут уже приходило время помочь матери переодеться к обеду, вычистить и развесить ее утренние туалеты. Вскоре за своей подопечной являлась «мадемуазель» и возвращала меня в мрачное жилище, где в номер подавался наш обычный обед: запеченная камбала с овощами. Фрукты и сыр я уже доедала в одиночестве: «мадемуазель» требовалось время, чтобы привести себя в надлежащий вид перед нашим вечерним «выходом в свет». Ее длинные волосы, красиво уложенные, спускались локонами до плеч, помада, на мой вкус, была слишком яркая, но блеск для губ ее скрадывал; цветное шелковое платье красиво облегало фигуру, очень высокие каблуки подчеркивали походку, которая ее сразу и выдала. Мы быстро проходили через пустой вестибюль к уже ожидавшему нас такси. Потом молча сидели по углам — красивая дама и ее юная подопечная, пока огни Монмартра и купол церкви Сакре-Кер не возвещали, что мы прибыли к месту назначения. Гувернантка расплачивалась с таксистом, доставая деньги из сумочки, небрежно переброшенной через плечо. Потом она проталкивала меня в маленькую потайную дверь, усаживала в самом дальнем углу освещенного свечами бара и взбегала вверх по лесенке со скрипящими ступеньками, оставляя запах дешевого мускуса. В тот июнь 1938 года я пристрастилась к шерри-бренди. Угрюмая женщина с грязными волосами все время подливала мне липкий ликер в бокал. Шел час за часом и я, дитя кино, подвергавшегося цензуре, представлявшая себе любовь лишь как лирическое восторженное обожание, послушно сидела, выжидая, пока моя гувернантка вернется неведомо откуда и отвезет меня домой. Открой мне кто-нибудь, что я, попивая бренди, сижу в борделе, я не поняла бы, о чем речь. Поскольку описания, слышанные мною от школьных подруг, никак не вязались с обликом гувернантки, слово «проститутка» не приходило мне на ум. Попечительница, нанятая отцом, велела мне «сидеть и ждать», и я, как Тедди, подчинялась. Сидела и послушно ждала, пока наконец мадемуазель, излучая улыбки и оправляя спутанные волосы, не возвращалась и не отвозила меня домой. После тайных soirées[3] она была особенно уступчива и снисходительна, и я быстро научилась помалкивать и извлекала для себя пользу, сохраняя ее «маленькую тайну».

Когда мать и ее новый любовник жили в Париже, днем я всегда вертелась челноком между просторным золотисто-белым «Ланкастером» и мрачным коричневым «Виндзором». Мне и в голову не приходило, что наступил год, когда «Ребенок может все понять». Мать не меняла своих привычек в зависимости от того, где я находилась; порой она вела себя так сумасбродно, что я не знала, когда мне дозволяется «быть на виду», а когда нет. Наконец, я просто перестала обращать внимание на частые попытки что-то от меня утаить и держала язык за зубами, если дело касалось любовных увлечений матери. Такая политика оправдала себя в прошлом, она поддержит спокойствие духа у окружающих и теперь. Я последовала примеру отца с его тонким кредо: будь дружелюбен и старайся очаровать всех сюда входящих; терпеливо жди, пока их, с их привычками и причудами, сменят другие.

Белая сирень продолжала поступать в беспримерном количестве, а вместе с ней — коробки с Дом Периньон и самые прелестные любовные послания из тех, что я читала. Мне еще предстояло познакомиться с их автором, отбившим у Дитрих вкус к шампанскому. Кто бы ни был новый любовник, его влияние на мою мать казалось всеобъемлющим. Гете был забыт во имя Рильке, на смену всем романам Хемингуэя пришла книга под названием «На западном фронте без перемен», изданная на многих языках; написал ее некий Эрих Мария Ремарк. Я никогда не понимала странной привычки немцев давать мальчикам мое имя.