Моя неволя - страница 21

По мере дальнейшего перемещения на юг, русская часть лагеря стала автономной и продолжала расти как снежный ком.

В части экипировки наша группа имела весьма живописный вид: кто был одет в лохмотья советской военной формы (таких было очень мало), кто в румынскую, венгерскую или немецкую форму, выданную в немецких лагерях, а кто-то в гражданское одеяние (в их числе и я).

В одном из пунктов следования нам была предоставлена возможность переодеться в форму наших союзников. Я выбрал тонкую шерстяную американскую рубашку, канадские куртку и брюки и американские ботинки. За все это по возвращении в Советский Союз с меня вычли некоторую сумму денег.

В рубашке, куртке и брюках я еще долго щеголял, вернувшись домой, а ботинки развалились очень быстро. Подошва у них была из прессованного картона, очень похожего на кожу. Такие ботинки прекрасно носились в сухую погоду, но не выдерживали сырости и предназначались, по-видимому, для солдат, воюющих в Африке.

Наше продвижение на юг закончилось в обособленном лагере для русских около города Римини на берегу Адриатического моря. Римини — курортный городок, очень уютный, красивый и нарядный, особенно в лунную ночь. Он абсолютно не похож ни на один из тех многочисленных итальянских городов, которые мне довелось проезжать. Впрочем курортный город обязан быть красивым и непохожим на другие города.

Приехавшая со мной в Римини группа превышала уже тысячу человек. Жили мы в армейских палатках. Лагерь находился в ведении пятой королевской танковой бригады, и все дела я вел с ее офицерами. К сожалению я не знал ни слова по-английски, а они не знали русского языка, не знали итальянского. Немецкий язык если и знали, то этого не показывали (как позже сказал мне один англичанин, не хотели унижаться до разговора на языке своих врагов).

Объяснялись мы больше всего жестами и на французском языке, которым владел один из наших. Позже я усвоил несколько наиболее необходимых английских фраз и уже мог сказать что-то.

Большое количество людей в лагере заставило меня подумать о какой-то их организации. Начал я с создания штаба себе в помощь, с разбивки людей на батальоны и роты и назначения командиров подразделений. Организовал пищеблок и медсанчасть. Штабные работники занялись составлением общих списков и личных дел каждого, в необходимости которых я был тогда убежден и которые в будущем оказались весьма полезными. В этих личных делах, состоящих из одного листка, приводились только самые необходимые биографические данные.

Тремя моими ближайшими помощниками были штабисты братья Донские, Дмитрий и Игорь, эмигранты из Югославии, и эмигрант из Парижа, имя и фамилия которого из памяти стерлись. Командирами подразделений назначались бывшие командиры Красной Армии, но только по их добровольному согласию. Как выяснилось из личных дел, в нашем лагере были даже полковники (кажется, два или три), но они были сломлены пленом, вели себя крайне пассивно и от роли командиров отказались. Да и что я мог предложить полковнику: батальон, роту, взвод? Я готов был уступить свое место, но они отказались.

Прекрасно понимая, что безделье такой массы людей чревато всякими неприятностями, я ввел строгий распорядок дня с обязательными занятиями строевой подготовкой и армейскими уставами (конечно, по памяти). В нашем лагере было несколько русских эмигрантов из разных стран, но и они принимали участие в лагерной жизни наряду с нашими бывшими военнопленными.

Питались мы хорошо, даже очень хорошо, получая то же, что английские и американские солдаты, большей частью американские консервированные продукты. Вместо хлеба давали сладкое печенье, именуемое почему-то галетами. Надоело оно всем изрядно, и мы мечтали об обыкновенном хлебе. Однажды английский дежурный офицер сказал мне, что завтра вместо печенья будет хлеб. Я очень обрадовался этому сам и скорей сообщил всем. Началось всеобщее ликование. Да и понятно: не очень-то гармонирует сладкое печенье с супом, колбасой, сыром, шпротами…

По такому случаю за продуктами решил съездить сам. И вот хлеб на столе. Белый, с румяной корочкой и очень высокий. Я стал резать — он буквально сел под ножом, а потом опять распрямился. Мякиш у него белый, как мел, и очень ноздреватый. Предвкушая удовольствие, я откусил кусочек, и… хлеб был совершенно несоленым и безвкусным. Пришлось опять есть печенье.