Моя неволя - страница 8

В одном из лагерей перед нашим прибытием побывали вербовщики из Русской освободительной армии (РОА), возглавляемой предателем генералом Власовым. Они раздавали листовки — открытое письмо Власова. Я ознакомился с ним. Тогда оно показалось мне чудовищной концентрацией вероломства и подлости. В голове не укладывалось, как человек, вышедший из низов и достигший таких высот, мог пойти на гнусное предательство, повернув против своего народа, которому был обязан всем. Тогда ничего, оправдывающего его поступок, в том письме я не обнаружил. Уверен, не обнаружил бы и сейчас. Мне кажется, что его действиями руководили боязнь немцев, уверенность в победе Германии и желание стать во главе поверженной России.

Будучи изолированными от внешнего мира, мы в большинстве своем не потеряли интерес к тому, что происходит по ту сторону колючей проволоки, особенно, к событиям на фронте. К сожалению информационный ручеек был очень тоненьким и питался теми скудными сведениями, которые приносили работавшие на воле пленные, иногда полицаи и, даже, немцы. Наших советских газет и радио на оккупированной немцами территории не было, и потому получаемые с воли сведения, зачастую, были плодами досужих вымыслов, где желаемое выдавалось за действительное, но иногда доходили до нас и настоящие факты.

Забыл, в каком лагере я тогда был, но прекрасно помню, что весь лагерь был взбудоражен слухами о поражении немцев в Сталинграде. Нашей радости не было границ, и казалось, что теперь конец войны уже не за горами.

Вскоре появились и подтверждения этих слухов. Мы видели, как мимо лагеря тянулись побитые под Сталинградом румынские войска, своим внешним видом мало отличающиеся от нас — пленных. Головы, замотанные женскими платками и всяким тряпьем, одеяла и тряпье поверх шинелей, ноги, обутые неизвестно во что, обмороженные лица и руки — так выглядели тогда румынские солдаты, возвращающиеся от Сталинграда к себе в Румынию. Дисциплины никакой. Рассказывали, что румыны меняли пушки, колеса от которых богатые крестьяне использовали для телег, на кукурузу и мамалыгу из нее. До нас доходило, что немцы ругали румын на чем свет стоит, называли их предателями и сетовали, что связались с «мамалыжниками». Вид разгромленной румынской армии радовал нас и вселял надежды на скорое освобождение. Немцы после поражения в Сталинграде стали относиться к нам несколько лучше, полицаи тоже.

Впрочем длилось это недолго. Сталинград стал забываться, и отношение к нам вернулось в прежнее русло. Радовала каждая весточка об успехах Красной Армии, пусть, самых незначительных, но мы ждали еще одного Сталинграда.

Не будет лишним отметить, что лагерная жизнь в значительной мере повлияла на мировоззрение многих обитателей лагерей. Большинство из тех, кто ранее к советской власти относился отрицательно и ругал ее почем зря, теперь становились ярыми ее сторонниками и вспоминали жизнь в Советском Союзе добрым словом. Позже, оказавшись на чужбине, я заметил, что многие, вольно или невольно сравнивая жизнь за рубежом с жизнью в Советском Союзе, становятся пропагандистами идей социализма, восхваляя (иногда греша при этом против истины) существующие в Советском Союзе законы, порядки, саму жизнь, поднимая авторитет нашей страны в глазах иностранцев. И я грешен немало: зачастую расхваливал то, что не заслуживало похвалы. Однако кое-что из увиденного за границей было хуже, чем у нас, а чего-то из плохого там у нас просто не было. Например безработицы, платы за обучение в вузах и т. д.

Лето в том году было сухое и жаркое, и спать ночью под открытым небом было хорошо. Но всему бывает конец, и теплая сухая погода сменилась довольно прохладной и дождливой. Проводить ночи без крыши над головой стало не очень-то приятно.

Меня спасала шинель, полученная мною еще в авиашколе. Я отстегивал хлястик, расстилал ее на земле, ложился на шинель и ею же укрывался. Наши русские (особенно кавалерийские) шинели были в этом смысле незаменимы. Они были теплыми, хороши по длине и совершенно не пропускали влагу. Можно было целый день находиться под дождем и остаться сухим. Шинель не промокала.