Мозаика - страница 21

  Его тело приобрело невероятную текучесть, наполнилось ветром и наконец размылось в изображение. Прошлое, заново обрело реальность, осязаемость и напористо заскользило вперед с удивительной четкостью и быстротой.

  Словно документальный киножурнал, Луря воспроизводил о себе и окружающих даже то, что и сам ранее не осознавал. Кадр сменялся кадром, сцена торопила последующую развязку. Кусковатое повествование разворачивалось длинною в жизнь.

  И существовал какой-то жесткий контроль этого познания. Поступки и судьба большинства видны в нем полностью, с резкостью до мельчайших подробностей. Но те, чье прошлое обильно усыпано темными пятнами, скрывались в ползучей тени, отделывались обыденными, никому не нужными жестами. Иных же не было видно вовсе.

  Но вот прошла последняя судорога.

  - Браво, молодой человек. И еще раз браво Лисонька. Он действительно превосходен. Я никогда не видел такой замечательной промокашки. Все читается словно с листа, и никаких криков, эксцессов. Только побледнел немного. Ну да такое лечение, ему на пользу.

  Ну а теперь о Вас молодой человек. Вы будете у меня. Надо учиться. Учиться там, куда желают попасть все, но имеют счастье, увы, немногие. И я кое-чему научу Вас. Ибо вашего присутствия желает моя дражайшая половина.

  Вам в свою очередь, остается проявить личные достоинства и изрядную долю упорства. Я Вам прямо говорю, ошибаться в Вас, я не намерен. И тогда тайные рычаги и пружинки сей забавной игры станут понятными и естественными. А игра и есть наслаждение жизнью.

  Но более прочего молодой человек, берегитесь растратить запас желаний. Это самое страшное из того, что может приключиться. Помните маленькую подробность, и я гарантирую Вам большое и не лишенное приятности будущее.

  Сняв с груди белую кружевную салфетку, Кот скомкал ее и бросил на стол. Разговор был окончен.

  О чем ты?

  Бесконечная равнина в белотелой мгле. Перестук вагонных колес, перезвон чайных ложек в стаканах... За стеклом чуть светятся окна в хатах. Чуть вьются дымки над ними.

  Бесконечная долина холода и капельки тепла, отгороженные от нее скорлупками. Как жить в ней? Как можно жить? Чему удивляться, чем измерить часы, минуты, десятилетия? Разве здесь можно смеяться, надеяться, верить?

  Бесконечная равнина, сгусточки жизни не заметны на тебе, но они есть. И может быть это главное.

  Лента

  Где-то там, разматывались огненные кольца, а пассажиры заняты только собой. Трамвай уныло стонал, неторопливо покачиваясь с боку на бок. Стоя на задней площадке, я наблюдал, как две стальные полосы убегают от него, и жизнь казалась мне бесконечной.

  Неожиданно кто-то сдавленно вскрикнул: - Лента! Ничего не понимая, я обернулся на голос. Лица окружающих застыли в нарастающем ужасе ожидания. И только молодой мужчина в белом плаще - балахоне истерически смеялся и бил по поручням впередистоящего сидения. Никто из них не хотел оборачиваться. В этот час неотвратимая судьба выбирала одного из нас.

  И опять я смотрел сквозь стекло. Настигая трамвай, дымя и рассыпаясь искрами, совсем рядом, раскручивалась огненная, плотная спираль. За ней тянулся горящий, постепенно затухающий след. Вот уже начинало слепить глаза. Звякнуло разбитое стекло, и что-то взорвалось.

  Я открыл глаза. Трамвай стоял. Но внешнее стало невидимым. Все вокруг оказалось заляпано черной, липкой, приторно пахнущей трупной сажей. Меня вырвало, и только после того я заметил, что нет среди нас молодого, смеющегося человека.

  День ото дня окружающее переполняла безнадежность. Почти не встречалось радостных лиц, и только дети сопротивлялись нарастающей подавленности. Остальные надели черные маски смирения и суеты.

  Сначала город наводнили слухи, а настоящее положение удавалось скрывать пока существующим властям. Затем лента разорвала мэра прямо на одной из торжественных церемоний. Паника, охватившая присутствовавших, принесла еще большое число жертв. Мечущееся люди попадали под ленту, наступали на ее хвост, давили друг друга.

  Уже тогда стало ясно, что помешать ей нельзя. Сгусток ненависти в бешеных, нечеловеческих желаниях не знал преград, и город сдался. Смерть превратилась в обыденность, она не возмущала никого. Апатия и покорность охватили большинство обитателей.