Мозаика - страница 26
- Пошли б...
- Куда? - не понял студентик.
Сделав шаг вперед, верзила схватил Лурю за шкурку и как гнилое бревно закинул прямо в кузов. Тут оказалось темно и душно, воняло спиртовым перегаром. Что-то общее, многорукое и многоногое лениво копошилось, обустраивалось перед дальней дорогой.
Тряслись битый час. Быстро смеркалось. Подтентовую духоту то и дело разбавляли струи воздуха из сырой, прохладой ночи в лесу. Неожиданно машина остановилась. Некоторые из Луриных новых спутников заинтересовано подняли головы.
- Щас ухнет, - сказал кто-то. И это оказалось правдой. Сначала они увидели отсвет вспышки в полнеба. Затем запрыгал вездеход. И только потом дало по ушам так, что из носу брызнули слезы. Прошло несколько минут, прежде чем Луря мог хоть что-то слышать.
- Во, будет вам кирпичиков, - как из ведра донесло до него, - во пособирают. А надобно, дык ухнем скоко надобно. Склад чай не казенный, через тайгу тянется.
- Поехали водовку гуливанить. Жми шопер, жми.
Будни волшебства
Зеркало - окно в иное пространство, так и не ставшее дверью. Как тесно мы связаны с тем, что за твоей чертой. А за чертой Луря видел молодого, респектабельного сусла со слащавой и слегка нахальной физиономией.
Но нет, не пришло время похмелья после буйной гулянки. Просто, он себе так противен. Быстрее прочего в человека входит фальшь. Только что Луря видел, как декан бил благоверную. Жестоко, ногами навзрыд, вой и пьяные причитания. А Луря прошел мимо, не вмешиваясь не в свое дело. И теперь его тошнило.
Восторг перед новой ролью ученика, последовательно сменили сначала разочарование, затем равнодушие, а теперь и брезгливость. Пришло время, он стал чувствовать себя полу зрителем, полу статистом на глупом, но иногда забавном провинциальном спектакле. Но иногда забавном...
Нелепые, чуждые видения редко, но достаточно регулярно посещали Лурины сны. Вначале он связывал их с попытками расколоть его на предмет маслица. Но нахрапные жучилы остались за толстыми, солидными дверьми Высшей школы. Прочие же, мелким клептоманством не страдали, а сны возвращались.
Иногда ему казалось, что и остальная масса беспамятных ночных провалов, до краев забита неизведанной, копошащейся жизнью. Да вот не помнилось ничего. Может неинтересно и там, в той стороне. Так же буднично.
А ведь уходили годы. Вместе с нами стареет наш мир, даже мечты блекнут и съеживаются в морщины. Бляшка магистра, сверкающая не таким далеким блеском, чем ближе тем изрядно поизшарканней. Оглянись, что дальше. Оглянись, что в прошлом.
- Я сказал молчать!
Слушатели стояли и ухмылялись.
- Но ты боров трехлетка, я тебе на экзаменах кг. сала спущу. Вы меня запомните, маменькины деточки. Я вхожу, студенты встают, здороваются с преподавателем. Вам бы мое детство, протиратели семейных подштанников.
Препод был невысокого роста - законник. Бывшая ищейка, с непростой судьбой, неудовлетворенным самолюбием. Птица важности не великой, но кичливая. До ястреба не дотягивал, крылья пообрезали. Вороной слыть не желал.
- Да вам же карманы обчистят, остолопы. Но ты клуша толстозадая, где твои часы?
- Ой, ой, - закудахтала одна из юных дам, - где они, где они? Злость начальника сменилась торжествующей улыбкой.
- Вот они, сладенькие, вот они. - Препод вытащил цепочку из-за лацкана собственного жилета - На, возьми. Еще раз, и два балла в семестре. - Вообще Законыч был презабавным человеком.
- Познакомили меня с крановщиком, - рассказывал наставник. - Солидный такой знаете ли, как попугай из себя. Женщины вокруг - королевы, тело в золоте. Ножки. Ресницами лупанет, ну прямо кино. Друзей кучи. Они для него - "милый, да мы, да что душе угодно".
Мужик тот, на пивном кране десять лет провисел, дом полная чаша, власть. А мне слюнявит: - Друг мой, кореш мой лепший... Так я его посадил.
От каждого по труду, каждому по способностям. Я на вас, маменькины сынки, смотреть не могу. Я семь лет в особом отделе, по локоть в дерьме. А ночами, за книгами к знаниям. Я сознание от напряжения терял, - глазки волчары недобро щурились.