Мучение любви. Келейные записи - страница 16

И то необходимо сказать, что даже после многих проигранных битв терять надежду все-таки нельзя: и тогда вполне возможно, что главный и решающий бой еще впереди. Как говорил один святой старец, «на войне не первая битва решает исход войны, и даже не вторая и не третья, а именно последняя; вот она-то и решает все. Не часто ли бывало в истории, что государства и великие армии терпели поражения, несли потери, оставались без военного снаряжения, отступали и вообще терпели лишения, страдания, потери и бесславие?! И, однако, опытные полководцы не сдавались и не позволяли себе приходить в отчаяние, а продолжали войну и, несмотря на все прежние испытанные ими поражения, внезапно наносили врагу решительный удар в конечной битве и выходили победоносцами»[25].

И еще о том же у святого Исаака Сирина: «Умудриться человеку в духовных бранях, познать своего Промыслителя, ощутить Бога своего и сокровенно утвердиться в вере в Него – невозможно иначе, как только по силе выдержанного им испытания»[26].

Притча

Просится на бумагу такая притча. Был в некоторой стране один удивительный человек, весьма знатный и богатый. Но сколь богат он был, столь же и добр; насколько милостив, настолько и мудр; сколько рассудителен, столько же и справедлив! И имел он такой странный обычай: собирал к себе в дом многих детей-сирот, обучал их разным знаниям-премудростям, умениям-рукоделиям, делам-благодеяниям и тому подобному. И когда уже подрастали они, крепко на ноги становились, мудрости да сил набирались, к поприщу житейскому и к разного рода браням на нем уготовлялись, тогда добрый наставник, наставив в последний раз и благословив на этот дальний путь жизненный, с миром отсылал их. Но не так, чтобы уже не пещись о них: имея много знакомых и будучи всюду весьма почитаем, он устраивал и дальнейшую судьбу своих пасомых, обговаривая и испрашивая им место деятельности на будущее, сообразуясь, конечно, с сердечным расположением и особенностями характера каждого из детей. Известные горожане с радостью брали на службу в свои имения и на свои предприятия этих воспитанников, заранее зная об их добросовестности и умелости в работе, верности и порядочности. Так тот удивительный человек все делал хорошо и весьма добропорядочно.

Но имел сей благой человек и еще один мудрейший обычай: каждый раз перед тем, как отпустить от себя очередного воспитанника, устраивал он ему некий экзамен, ничего еще не говоря о предстоящем путешествии. Незадолго до окончания обучения давал наставник своему пасынку чистую рисовальную доску, цветные мелки и просил изобразить то, что больше всего запомнилось, ярче всего запечатлелось в душе его, более прочего полюбилось сердцу детскому в этом доме, где он прожил в таком покое и радости эти годы. И каждый отрок рисовал именно то, к чему склонилось сердце его, что было в характере его главной чертой и чем более всего увлекся ум его. Один рисовал сад, цветы и фонтан в саду, павлинов и других чудесных птиц, населявших красивейший сад тот. Другой рисовал лошадей и игру с детьми, игру, которая бывала так весела и беззаботна на лужайках прекрасной усадьбы, где они так дружно жили под надежным покровительством своего доброго попечителя. Третий изображал самого себя в изящных одеждах, в которые одевали его здесь, с какой-нибудь из любимых игрушек, в которых также не было в том доме недостатка. Кто-то рисовал празднично убранные комнаты или щедрую трапезу приюта: красивую посуду, разные угощенья, изысканные блюда, подававшиеся в праздники на стол, и тому подобное.

И вот мудрый хозяин, внимательно рассматривая эти рисунки, безошибочно определял наклонности детей и выбирал для них место и род занятий в самостоятельной их жизни. Так он устраивал их дальнейшую судьбу. Но вот еще что! Некоторые дети – правда, весьма, весьма немногие – рисовали не что-либо, не кого-либо иного, как самого своего доброго и милостивого благодетеля, рисовали с чувством глубокого умиления и старались отразить на рисунке все его самые лучшие черты. Иной же раз они даже подписывали эти изображенные красками настроения трогательным словом, порой сочиняли стихи. В общем, они чаще всего выражали следующее: «Мы, дорогой отец наш, самый близкий и родной для нас человек, тебя одного любим больше всего на свете. Все доброе, что мы здесь видели, тем только и было хорошо, что в нем отражались твоя доброта и благость, что оно исходило от твоего любящего и милующего сердца. И мы всегда будем помнить и любить не вещи эти, не одежды, яства и красоту дома твоего, а прежде всего тебя самого. И что пользы от красоты и приятности вещей, если за ними не стоит добрый и милостивый их дарователь?». И многое еще было в этих благодарных излияниях душ. Вот таких-то воспитанников мудрый и предусмотрительный домовладыка как раз и отличал особенно, таких он как раз и искал, как самых благорассудительных, добросердечных и великодушных,– тех, кто умел избирать главное, отодвигая второстепенное, ценою же второстепенного определять цену наиважнейшего. Таких чад своих этот богатый и знатный человек оставлял при себе уже навсегда, усыновлял их и готовил к наследованию всех благ своих…