Мужчина из чердачной каморки и женщина с нижнего этажа - страница 2

– У вас очень нехороший кашель, – сказала женщина с нижнего этажа, и в голосе ее слышалось неподдельное материнское участие.

– Да, – ответил мужчина с чердака.

– Очень, очень плохой кашель, – настаивала женщина. – Может быть, вам какое-нибудь лекарство поможет?

– Я принимаю лекарства и иногда чувствую себя вполне сносно. Впрочем, врач так и не сумел определить, что со мной такое.

– Что вы говорите! Здешний врач, из Рейкьявика?

– Нет.

– Большинство врачей ничего не смыслят в болезнях. Таких, кому можно доверять, среди них раз, два и обчелся. Все они только и знают, что винище лакать да за бабами волочиться. Тот, к которому вы обращались, тоже небось водку глушил?

– Нет, – промолвил мужчина. – Он всего-навсего нюхал табак.

– Вот как, – сказала женщина. – Ну, все равно, от этих лекарей лучше держаться подальше, особенно женскому полу, чтоб не приставали, даже если они не пьют, а только нюхают табак. И все-таки, мне кажется, вам бы надо пойти к врачу – при таком-то ужасном кашле – и заодно спросить, нет ли какого средства, чтобы вам прибавить в весе. Вам ведь, наверное, и самому неприятно, что вы такой худой.

Мужчина хмыкнул.

К врачу он не пошел, и каждый раз, едва лестница начинала скрипеть под тяжестью тощего тела в синем нанковом костюме, с термосом, торчащим из заднего кармана брюк, женщина с замиранием сердца слушала у себя на нижнем этаже, по-прежнему ли он кашляет или кашель прошел, но кашель и не думал проходить.

Так шли часы, недели, месяцы, и каждый вечер на лестнице раздавался скрип, сливавшийся с кашлем тощего мужчины с чердака, вонзаясь в тело женщины с нижнего этажа, впиваясь ей в мозг и в кости. Она знала, каждый день в эту минуту лестница непременно должна заскрипеть, и тем не менее всякий раз скрип вонзался в нее, точно нож. Господи, спаси и помилуй!

Но однажды она не услышала на лестнице привычного скрипа, и кашлять тоже никто не кашлял. Это было удивительно. Она ждала и поминутно прислушивалась, затаив дыхание, но не могла различить ни малейшего звука. Похоже, он слег. Бедный, бедный. Она всхлипнула, подумав о том, как много на свете чахоточных и как ужасно, что эта самая чахотка с такой жадностью грызет человеческое тело. И душу тоже? – спросил один из детей. Бог его знает, может, она правда заодно грызет и душу.

Она прождала до самого вечера. Может, она просто не заметила, как утром он ушел из дома, может, он ушел раньше обычного. Может быть, повторяла она, в то же время зная, что это невозможно, да и что могло вдруг заставить его так резко изменить своей привычке после долгих лет, в течение которых он выходил из дома в строго определенное время и ни разу – она могла бы поручиться, – ни разу не отступил от этого правила. Может быть, говорила она себе и все ждала.

Господи, спаси и помилуй! Скрип не раздался и тогда, когда мужчина обыкновенно волочил свое тощее тело вверх по лестнице. И кашля не слышно. Она не могла больше этого выдержать. Это было выше ее сил. Тишина была еще хуже, чем кашель и скрип: если кашель, словно остро отточенный перочинный ножик, в одну секунду протыкал ее насквозь, то молчание было точно заржавленный тесак, которым кто-то вспарывал ей грудь, водя им то туда, то сюда. Она не могла больше этого выдержать. Собралась с духом, осторожно поднялась по лестнице, прокралась через сушилку и очутилась перед дверью его каморки. Изнутри доносился приглушенный, но бурный кашель. Постояв немного в нерешительности, она постучала. Кашель усилился, потом послышалось:

– Войдите!

Он лежал на диване, укрывшись периной до самого подбородка. Изможденное лицо влажно поблескивало в полумраке, напоминая воблу, которую повесили вялиться под навес и которая начала уже оплавляться на ветру. Глаза сильно блестели: по всей вероятности, у мужчины был жар.

– Значит, вы заболели, – сказала женщина с нижнего этажа и глубоко вздохнула. – Я так и решила.

– Пустяки, – сказал мужчина с чердака. – Всего-навсего небольшая простуда.

– Да какая уж там простуда, – возразила женщина. – К тому же вы, должно быть, голодны, наверняка за весь день крошки во рту не было.