Мужицкая обитель - страница 21

, а иногда и до 20-го. В это время к 12 часам стараются покончить трапезу, и с полудня до 9 или 10 братия работает "неустанно".

Когда я уходил из трапезной, ко мне уточкой подобрался монах. Бочком, бочком. Переваливаясь. Грузный, нос кверху пуговкой, клобук на левую сторону съехал.

— В других обителях бывали?

— Был…

— Там лучше!

— Почему же?

— Сердце веселится. По стенам изображения… А у нас все черноризцы да черноризцы… Здесь и богомолец какой!.. Редко когда господин, а то все больше мещанин, купец либо мастеровой. Поглядеть не на кого… Строгая наша обитель против других!

— Точно, строгая…

— Строгая, строгая… Такой обители на свете нет! — убежденно окончил он.

— Ну, уж и на свете!

— Нет. Уж я вам верно… И монахов таких, как наши, нет и не будет. Потому мы водки не пьем, табаку не курим. Никакой радости у нас. Чаем, и то не всем благословляет настоятель отрадиться![95]. А как кому по его мыслям надлежит. И словесности нам не положено… В безмолвии больше…

Монахи — большие художники в понимании природы. На дальнем ли севере или в Крыму, все равно, выбрали красивейшие местности и на этих красивейших местностях заняли самые видные места. Это, разумеется, относится и к валаамским старцам. На их островах скиты и пустыни поставлены именно так, что не оторвешь взгляда. Оттого здесь каждое, незначительное, учреждение так сильно запечатлевается в памяти. Передо мною, по крайней мере, до сих пор, словно въявь, рисуются во всей своей красоте то сумрачные и дикие, то мягкие и идиллические картины, окружающие Валаам.

— Сегодня мы с вами на наши работы поедем! — встретил меня о. Авенир.

— А что?

— Да наместник благословил!

Идти сначала пришлось к гавани и там уже взять лодку.

Гавань (этим громким именем окрещена здесь пристань), заставленная амбарами для снастей и лодок, устроена недурно. Маленький пароходик точно заснул около. Солнце ослепительно блестит на ярко выполированных металлических частях его. У самой трубы свернулся кот и тоже спит себе.

— Это у нас почтовый пароход. Между всеми сорока двумя островами нашими сообщение содержит. Не глядите, что он махонький, большую силу в себе имеет. Сколько он перетаскал сойминок, страсть! Маленькая собака, а больших дураков за собой водит!

Из каюты выполз какой-то кудлатый, седой монах. Позевал, позевал на солнце, на меня взглянул и зевнул еще откровеннее.

— Машинист наш, — отрекомендовал его о. Авенир. — Всякую пружину понимать может. Он и в Питере был тоже по этой части, только у него жена померла. Ну, он к нам, а дочь постриг в женский монастырь. Так, как вам наш пароход?

— Хорош!

— Вот, вот! А главное, свой. У нас и шкипарь[96] есть. Он из корелов, только в монастыре образовался!

Несколько больших монастырских лодок тут же сохнут под солнцем, так что смола на дне даже пузырится от жара. В каждой из таких лодок смело поместится по пятидесяти человек. Лодки служат для богомольцев. Когда наместник благословит, возят их по салнам и тихим водам Валаама в скиты, где устав менее суров и посещение мирских людей допускается. Иной раз монахи вместе с богомольцами священную песнь затянут и плывут так по раздольям и затишьям этого очаровательного уголка.

— Одного генерала мы возили тут. С белой кавалерией на шее генерал-то[97]. Он нам и говорит: "Много, отцы святые, я стран разорил и под нозе покорил[98], такой еще не видал!.. Очень место способное, только одно в ем не хорошо: коли бы вас всех святых отцов в солдаты поворотить, так негде настоящего ученья сделать". Плацу хорошего нет! Чудной генерал был!

— А что?

— А все места пробовал, откликнется ли ему, и все на ружейные приемы. "На краул! — кричит. — К но-ге!"… Уж мы дивовались. Такой, а поди-ко, страны тоже разорял!

Амбар над водой залива на сваях выставлен. В него ведет канал к внутреннему бассейну, где под навесом хранятся еще более крупные лодки. Наверное, на таких новгородские ушкуйники[99] впервые пробирались в заповедные дебри и неизведанную глушь тогда еще чудского Валаама.

Навстречу нам ползет монах весь в белом, и скуфейка на нем белая.