Мужские прогулки. Планета Вода - страница 4

Однако какие бы доводы ни приводил Михаил Михайлович в свою защиту, ощущение вины, недоказанной, даже четко не сформулированной, неясной, но оттого не менее упорной, продолжало тревожить его. Что-то мешало ему жить по-прежнему, какая-то неловкость, безотчетное беспокойство, как бывает, когда в глаз попадет соринка, только ощущение мешающей неловкости не физическим было, а иным — душевным, что ли.

Как-то Михаил Михайлович полез в карман пиджака и наткнулся на холодную твердь лака. Он с удивлением узнал в находке записную книжку Константинова. Видимо, тогда, в квартире, по рассеянности он сунул книжку в карман и забыл про нее… Однажды, года два назад, он обронил где-то собственную записную книжку и до сих пор помнит то острое ощущение утраты, какое тогда испытывал, оставшись без сотни адресов, автобусных маршрутов, расписаний самолетов и поездов, а главное — без телефонных номеров знакомых и полузнакомых людей, на которых так щедра жизнь современного человека. Разглядывая дорогую лаковую обложку, Фиалков вдруг представил, что это он умер от инсульта и после него осталась книжка, разбухшая от имен друзей, приятелей, всех этих приятных и нужных при жизни людей, которым он сам оказался на деле безразличен настолько, что никто даже не заметил его отсутствия в течение многих дней. И тогда он почувствовал злость и любопытство ко всем тем, кто был сюда вписан, — очевидно, те же чувства испытывал Махлин к нему самому. Фиалкову непреодолимо захотелось взглянуть на этих людей, бросить им в лицо нечто вроде: «Тоже мне друзья…»

Но чувства чувствами, а следовало что-то делать с книжкой — не оставлять же у себя чужую вещь, возможно, дорогую кому-то как память о покойном. И Михаил Михайлович принялся внимательно перелистывать страницы. Его внимание остановила несколько раз жирно подчеркнутая фамилия Абалымов. Жил этот Абалымов по соседству с Константиновым, а точнее, на одной площадке. К огорчению Михаила Михайловича, в квартире Абалымова не было телефона. Пришлось ехать. И опять не работал лифт. И опять запыхавшийся Михаил Михайлович стоял на лестничной площадке у окна и с головокружительным чувством смотрел на синеющий внизу асфальт. Он представлял соседа Константинова молодым парнем, а увидел пожилого хилого человека, серо-седого, с усталыми, добрыми глазами. Под внимательным и сочувственным взглядом Абалымова Михаил Михайлович разговорился. Почему, говорил он, возможно, чтобы человек, мужчина, зрелый, умный, красивый, живя в перенаселенном, как улей, доме, скончался в глухом одиночестве, и никто не поинтересовался, не спохватился, не пришел на помощь.

Хозяин сосредоточенно, не говоря ни слова, выслушал и, жестом руки указав гостю оставаться на месте, вышел из квартиры. Скоро он вернулся не один: за ним следовали красивая женщина средних лет и молодая супружеская пара — тоже соседи Константинова. Выяснилось, никто из присутствующих хорошо не знал его. Видели, что рядом живет одинокий мужчина, ни с кем особенно не знается…

— Я-то с ним еще общался, — вздохнул Абалымов. — Но знаете как… Ключи друг другу оставляли в случае отъезда… цветы полить, краны проверить…

— Сейчас соседи не нуждаются друг в друге, теперь люди общаются с друзьями, сослуживцами, — назидательно сказала красивая женщина. — Я, как переехала сюда, решила устроить новоселье и познакомиться хотя бы с теми, кто живет этажом выше, этажом ниже. Ну, всех оповестила, приготовилась, жду… Поверите, никто, ну ни один не пришел!

— И правильно сделали, — заметил молодожен непререкаемым тоном. — Кто такие соседи? Чужие люди! Это же не в деревне, где все знают каждого и каждый знает всех, обмениваются мнениями и информацией у колодца, помогают друг другу, оставляют на соседских старух детей и так далее.

— А сами-то вы с соседями знаетесь? — спросила у Фиалкова юная супруга.

Михаил Михайлович промолчал. Ему хотелось бы еще поговорить, но молодожены заторопились, вслед за ними поднялась красивая женщина. Пришлось распрощаться с Абалымовым и ему.

Несмотря на поздний час, автобусы шли переполненные. Стиснутый, сдавленный со всех сторон спинами, боками, животами, Фиалков задыхался от тесноты и чужих запахов. Его толкали, просили посторониться, пройти вперед, отступить назад, и он постепенно раздражался, накалялся. И вдруг среди этой толчеи, среди этого множества людей, с которыми его сводила на миг и тут же разводила вечерняя городская дорога, он почувствовал себя так неуютно и одиноко, так неприкаянно, что не выдержал, сошел на остановку раньше и побрел в сумерках через пустырь, где уныло подвывал ветер и с жестяным звуком шелестел высохший бурьян.