Музыка и медицина. На примере немецкой романтики - страница 38

В такой обстановке 12 апреля 1826 года он уже с нетерпением ждал премьеры «Оберона» в Ковент Гардене, которая стала для Вебера беспримерным триумфом. Публика вынудила его даже выйти на сцену — событие, которое до этих пор не случалось в Лондоне. Несмотря на сильное истощение организма, он не отказался, согласно контракту, провести еще 12 запланированных постановок оперы и, чтобы пополнить свою кассу, согласился на другие мероприятия. Он знал о своей близкой кончине и думал только о семье. Когда днем после премьеры у него случился приступ и его сопровождающий Фюрстенау протянул лекарство, Вебер сказал с усталой улыбкой: «Оставьте! Оставьте! Все это лечение мне больше не поможет. Я — сломанная машина. Господи, если бы она еще продержалась, чтобы я смог обнять Лину и мальчиков!» Его тоска по родине усиливалась, что он и не пытался скрывать от Каролины: «Благослови вас Господь, мои горячо любимые. Как я считаю дни, часы, минуты до нашего свидания! Мы и раньше бывали в разлуке и, конечно, любили друг друга, но эта тоска ни с чем не сравнима и неописуема». В тоске он иногда писал Каролине о своих физических страданиях, о которых обычно умалчивал, доверяя только своему дневнику, который выдает всю глубину его страданий и смертельного страха. В одном из менее приукрашенных писем Каролине говорится: «Мне сейчас так, как было в последнее время в Дрездене. Большая раздражительность, удушье, периодически кашель, часто болезненный, потом снова ничего. Всему виной мое настроение. После всех успехов я хожу, как-будто меня хотят повесить».

К сожалению, апрель и май этого года в Англии были необычно суровыми и холодными, наверное, самая холодная весна на памяти людей. Даже в мае холодный восточный ветер приносил снег. Эта сырая, холодная погода и перегрузки неумолимо истощили организм Вебера. В письме от 18 апреля под влиянием таких непривычных климатических условий он пишет: «Сегодня убийственный день, такой темно-желтый туман, что в комнате невозможно находиться без света. Солнце без лучей как красное пятно в тумане, очень жутко». Двумя днями позже он сообщал: «Кашель спокойный, как никогда, и редко болезненный. Одышка как и дома, я не могу далеко ходить, должен ездить».

В общем состояние его здоровья было изменчивым. В дневнике, между 16 апреля и 18 мая он отметил примерно одинаковое самочувствие. 16 апреля записал:

Только 19 мая его состояние немного улучшилось, так как он записал: «Очень хорошая ночь, чувствую себя хорошо, ел с аппетитом. Слава Богу, в течение стольких месяцев хороший день». Он наслаждался весенним солнцем и даже немного покатался на лодке. 26 мая он дирижировал своим оркестром; на репетициях, скорчившись «на высоком стуле, он едва мог говорить», и выдержал, собрав все свои силы! У нас есть описание одного английского любителя музыки последних недель жизни Вебера: «Я наблюдал, когда он дирижировал во время исполнения своей музыки. В нем было столько энергии, которая сломила бы и совсем здорового человека, но когда я увидел, как он шел в свою комнату, хватал ртом воздух, задыхаясь от прерывистого сухого кашля, который, казалось, разрывал его на куски, обливаясь холодным потом, то все мое восхищение, которое я до сих пор испытывал, исчезло. С какой благодарностью и усталой улыбкой он реагировал на малейшую попытку смягчить его ужасную агонию, с которой он боролся со всей решительностью своего энергичного духа. Как любезно он опирался на мое плечо, с усилием, хромая, шел к выходу со сцены, чтобы поехать домой… и как, обессиленно опускаясь на сиденье кареты, вздыхал, как будто хотел испустить дух, освободившись от людей — это событие, которое не могло не произвести на меня неизгладимое впечатление». Концерт-бенефис, на котором он дирижировал 26 мая, был не только его последним публичным выступлением, но и его последней попыткой написать еще одно небольшое произведение. Ноты к песне, которую он обещал написать для знаменитой сопрано Катерины Стефанс, стоили ему такого труда, что он был вынужден 2 раза прервать работу и смог только написать мелодию голоса, что подтверждает запись Джорджа Смарта: «Эта песня была последним сочинением, от которой после смерти в его бумагах осталась только одна мелодия голоса». Сам концерт, на котором смертельно больной Вебер, опираясь на руку Смарта, взошел на подиум, не принес желаемого успеха, что горько разочаровало его. С трудом выйдя из зала с помощью Фюрстенау, он, опустошенный, в плохом настроении упал на диван. После того как его в карете привезли домой, он был слишком слаб, чтобы осилить лестницу в квартиру. Друзья принесли его наверх, вызванный врач положил ему на грудь горчичный пластырь и горчицу на ноги. В час ночи его, сотрясаемого ознобом, отнесли в постель.