Музыка сфер - страница 18

— Ты не должен больше уходить от нас, Гай. Не должен, любовь моя.

Теперь он ее узнал. Он обвел высокую почти пустую комнату скорбным взглядом и с такой печалью на лице, что могло показаться, будто в снах его манила надежда, что ему будет даровано освобождение.

— Не надо лекарства, — прошептал он. — Ты слышишь, Августа? Я не хочу видеть сны.

Она взяла его красивые руки и сплела его пальцы со своими в попытке согреть их.

— Но тебе нужно спать. А завтра ночью, кто знает? Если небо прояснится, мы с тобой выйдем и будем наблюдать звезды.

Его темные глаза вновь сверкнули.

— Если бы я сумел найти ту, которую ищу, то, думаю, смог бы уснуть навечно.

— Да. А теперь ш-ш-ш, мой милый. — И она перецеловала все его пальцы.

Гай откинулся на подушки, и лицо его стало таким же измученным, каким было во время той последней отчаянной поездки из Парижа в Кале, когда они тряслись в почтовой карете под осенним дождем, по осенней грязи, вооруженные документами, которые Ротье сумел каким-то образом раздобыть, — спасительными паспортами, без которых никто не мог покинуть Францию. Угрюмым солдатам — кокарды на красных шапках, мушкеты с примкнутыми штыками — достаточно было взглянуть на подписи Дантона, министра юстиции, а также Эбера и Фрерона, двух влиятельнейших и злоязычнейших журналистов, которые с таким жаром ратовали за смерть для всех врагов Революции. Этих наводящих холодный ужас имен было достаточно, чтобы обеспечивать путешественникам быстрый проезд через все барьеры на пути к свободе. Но Августа порой жалела, что они спаслись и чернь их не схватила. Тогда бы, во всяком случае — для Гая, всем страданиям пришел бы конец.

Дверь открылась, Августа стремительно пересекла смердящую болезнью комнату к остановившемуся на пороге человеку — крупному, темноволосому, с тяжелым врачебным баулом в руке. Она схватила его свободную руку и прижала к своей щеке.

— Пьер, вы нужны мне, — сказала она негромко. — Гаю так плохо, он так измучен. Дайте ему еще вашего лекарства, молю вас.

Пьер Ротье поставил баул на пол и нагнулся к ее больному брату. Затем снова обернулся к ней.

— Дать ему еще датуры я не могу, — ответил он. — Ослабление, угасание жизненного духа уже заметно. Неужели вы не видите?

Она в волнении покачала головой.

— Не датуру. Я говорю про другое, про то, которое помогает ему уснуть.

Теперь она ухватилась за его локоть, он отвел глаза.

— Опий не принесет ему пользы. И даже может повредить.

— Дайте ему самую чуточку, Пьер. Прошу вас. Мне невыносимо видеть его таким.

— Мне тоже, — сказал Ротье еще тише. — Мне тоже.

Августа опустила руки. Несколько мгновений она не справлялась с борением чувств. Наконец вновь обратила лицо к доктору.

— Скажите мне правду, Пьер, — прошептала она. — Сможем ли мы когда-нибудь вернуться домой?

— Скоро, — сказал он хрипло, — очень скоро. Но у меня все еще остаются здесь обязательства, и я должен их выполнить.

— Обязательства? — От растерянности она повысила голос. — Вы обещали нам! Вы обещали нам, Пьер, что отвезете нас домой. Иногда мне кажется, что мой брат умрет здесь, в этом отвратительном месте…

Ротье, казалось, испытывал муки почти столь же сокрушительные, как и Гай. Тут дверь позади них отворилась, и он стремительно обернулся.

На пороге стоял Вильям Карлайн, непроницаемый, безмолвный. Будто не замечая Ротье, он чуть заметным движением головы позвал Августу. Он ничего не сказал. И никогда ничего не говорил, так как телесный недуг, от которого Ротье тщетно пытался его излечить, поразил его немотой.

Августа посмотрела англичанину в глаза, потом подошла к кровати и в последний раз поцеловала брата в лоб. Он уже уснул и без помощи опия, но дышал неглубоко и прерывисто. Она осторожно разгладила его подушку. Затем подошла к Карлайну, взяла его под руку и вышла из комнаты вместе с ним.

Ротье неподвижно смотрел им вслед, его худое лицо отражало всю меру его желания, всю меру его отчаяния.

В юности у Пьера Ротье была одна-единственная мечта: лечить больных. Происходил он из ничем не примечательной почти обнищавшей крестьянской семьи, но благодаря природному уму еще мальчиком отличался в колледже, руководимом бенедиктинцами под Оре, а так как его желание лечить укрепилось еще больше, то он стал студентом-медиком в военной академии в Бомоне. Окончив ее, он отказался от предложенного ему места армейского врача, а вместо этого отправился в Париж, где получил должность врача в Отель-Дьё, больнице, где лечили беднейших жителей столицы. Там он обрел некоторое удовлетворение. Своего рода.