Мы придем на могилы братишек - страница 7

На крыльцо вышла молодая, лет двадцати пяти, удивительно красивая, но с усталым, потухшим лицом медсестра. Присела рядом.

— Бабушка не выдержала. Сердце. А с девочкой все в порядке. И даже шрамов сильных не будет.

— Это хорошо, девочке нельзя, чтобы шрамы были, особенно на груди. Пока маленькая — ничего, а потом комплексы пойдут, — понимающе кивнул Шопен.

Медсестра вдруг вся как-то сжалась, напряглась, отвернув лицо. Но слезы все же хлынули ручьем и она, резко поднявшись, убежала назад, в здание.

— Что с ней? Новенькая, не привыкла еще? — растерянно спросил Шопен у курившего рядом и слышавшего разговор солдатика-санитара.

— О-ох, блин, прямое попадание! — то ли осуждающе, то ли сочувствующе протянул тот. — Ее саму в январе ранило. Когда ребят из под минометного обстрела вытаскивала. Весь живот посекло. Заштопать — заштопали, а какая там пластика, в подвале, при свечках? И детей у нее теперь не будет. Муж узнал, бросил. А Михалыч, наш главный, его выгнал. Говорит, врачей я себе еще найду, лишь бы людьми были. Он здесь у нас же служил… — пояснил словоохотливый информатор, и добавил смачно, — к-козел!

Шопен поднялся, почти бегом направился вслед за медсестрой. Та стояла в конце коридора, у окна. Она уже не плакала, но все еще судорожно вздрагивала от задавленных всхлипов.

Шопен прижал ее к себе, погладил по голове.

— Прости, сестренка. Я ж не знал.

— Ладно, ты-то здесь причем? — вытирая ладошкой остатки слез, попыталась улыбнуться она. — Просто никак не привыкну, что я уже не женщина, а так… камбала потрошенная. Только для временных удовольствий.

— Вот дурища! — Внезапно рассердился Шопен. — Ты на себя в зеркало давно в последний раз глядела? Да еще не один тебе ноги целовать будет. И на шрамы твои молиться, если он мужик, а не гандон штопанный, как твой бывший. А дети… Вон — твоя крестница — круглая сирота. И полгорода таких. Собирай, да люби, роднее своих будут.

Неожиданная взбучка, после ставших привычными и ненавистными утешений, подействовала на медсестру таким же неожиданным образом. Она вдруг открыто, по-настоящему улыбнулась и положив Шопену руки на плечи, заглянула ему в глаза:

— А я правда еще ничего?

— Ты красавица. И человек настоящий. Те ребята, что отсюда вырвутся, после войны таких как, ты искать будут. Днем — с огнем и сигнальными ракетами.

В коридор вышел Айболит. Состроил глазки, улыбнулся понимающе, мол, молодец, командир, знай наших! Но встретив сдержанный, холодный взгляд Шопена, быстро изобразил озабоченность и пошел на выход.

— Ладно, мне пора. Береги себя, сестренка. И не дури.

— И ты береги себя, братишка. Настоящих мужчин тоже не так много. — И поцеловала. Нежно, как родного, близкого, знакомого тысячу лет.

Вернувшись в комендатуру, Шопен приказал водителю проехать к границе постов, окружающих комендатуру. Коротко переговорив со старшими нарядов, поднялся на подножку «Урала» и оглянулся. Вдоль кромки минного поля саперы уже протянули ограждение, связанное из обрывков телефонного кабеля и кусков остродефицитной «колючки». На нем раскачивались свежие предупреждающие таблички на русском и чеченском языках. За ограждением, в поле ковырялся Отец-Молодец с коллегами, устанавливая новые, только вчера полученные мины.

Шопен потер виски руками, постоял еще секунду, — Поехали! — и хлопнул дверцей.

Словно отвечая, где-то за Северным захлопали минометы. Воздух наполнился смертоносным шелестом и тошнотворным, рвущим душу свистом.

К комендатуре подъехал чужой «Камаз». Постовые на КПП, встретив машину настороженными стволами, вдруг из-за мешков защитных повыскакивали, улыбки на лицах засветились. Те, что под тент заглядывали, смеются, своим руками машут:

— Пропускай.

Зарычал «Камаз», вполз на территорию. А из-под тента еще на ходу бойцы выпрыгивают. Загорелые, запыленные, в камуфляже. Бороды, как у боевиков. Головы косынками повязаны, серыми от пыли. Лица будто в два цвета разукрашены. Вокруг глаз и выше — бурые: смесь пыли и загара. Ниже — смугло-розовые, распаренные под сорванными облегченно повязками, с дорожками пыли и потеками ручейков потных. У наиболее пижонистых — на руках перчатки с обрезанными пальцами. Разгрузочные жилеты битком набиты магазинами, гранатами. У каждого над левым плечом или на голени — нож боевой. На кого ни глянь — Шварценеггер из «Коммандо», или Рэмбо (кто помельче).