Мы строим дом - страница 7

Горек удел тех отцов и матерей, которым незнакомо чувство гордости за детей своих, а ещё горше, если дети забудут свой дом, в котором они выросли, выкормились, научились уму-разуму, где узнали домашнюю ласку и родительскую строгость, где всего пришлось хлебнуть — и горя и радости, и довольства и нужды.

В семье Гурьевых детей не баловали, воспитывали в том разумном достатке, при котором есть всё необходимое и ничего лишнего. И на себе и в себе, и в люди выйти и людей принять. Никто не осудит за излишества и не бросит усмешливый взгляд на незаштопанную прореху.

Дети были приучены к послушанию, к откровенности всех мыслей и поступков, поэтому пустяшный разговор с Лизой так неприятно поразил отца. Что у неё на уме? Кого скрывает от родительских глаз? Трёх сынов на ноги поставили — ничего похожего не было, а на самой младшенькой споткнулись, просмотрели её непокорный характер. Всего и возрасту девчонке восемнадцать лет, а уже из-под родительской руки выбивается. Что-то здесь не так сработало в надёжном семейном механизме.

Мимо величаво проплыла Мария Ивановна Платонова, торговая дама. Гурьев не любил её, как и всех своих квартирантов. Она занимала внизу одну комнату с правом пользоваться общей кухней. Но Мария Ивановна редко использовала это своё право. Кухонными делами она не занималась.

Её сын Игорь, когда был мал, бегал обедать к ней в кафе, а когда подрос, то стал питаться в столовой за углом. Разве это дело обедать в столовой: дорого, а самое главное — человек с малых лет приучается к ресторанной легковесной жизни. Какой же это семьянин будет, хозяин в доме, если не знает всей прелести домашних щей, налитых щедрой хозяйской рукой, без соблюдения нормы, от полноты душевной, или ни с чем не сравнимого домовитого запаха домашнего пирога, отдыхающего под полотенцем.

Человек должен каждой жилочкой чувствовать себя привязанным к дому, к семье. Тогда это человек, труженик.

Вдруг в окне погас свет. От этого сразу сделалось темнее, неуютнее, и Гурьев решил, что пора идти спать. Он аккуратно закрыл калитку и задвинул её засовом.

Проходя двором, он потуже привернул кран, откуда капала вода, и увидел корыто. Опять Лизавета бросила посреди двора. Подняв корыто, прислонил его к поленнице.

В спальне стояла таинственная и тоже беспокойная полутьма. С улицы сквозь щель в неплотно сходящейся ставне проникали тонкие дрожащие лучи, славно через всю комнату натянуты струны, как в рояле, и казалось, что это именно они своим дрожанием создают беспокоящую сердце музыку.

Жена спала. Она дышала негромко и глубоко, как дышат во сне здоровые, утомившиеся за день люди. Когда он, раздевшись, сел на постель и под ним скрипнули и зазвенели пружины, она громко вздохнула и подвинулась, давая место.

Он не лёг, ожидая, что вот она сейчас тоже проснётся и, как всегда, когда он был чем-нибудь встревожен, поговорит с ним, и от этого сразу станет легче. Но она не просыпалась, усиливая этим обиду и тревогу. Он почувствовал себя таким одиноким, что не выдержал и разбудил жену.

Она, как ему показалось, весёлым голосом спросила:

— Ох, да что же тебе не спится-то? Зевнув, она положила тяжёлую сонную руку на его колено.

— А я как за день набегаюсь, так месту рада. Он рассказал о своём разговоре с дочерью, думая, что этим растревожит её, но Серафима Семёновна улыбнулась в темноте:

— А чего же удивляться-то. Не девочка. Я так е шестнадцать лет в окошко из дома по ночам убегала. Или уж и забыл? А для Лизаветы двери не закрыты. На своих ногах стоит. Работница, Всё, что жена говорила, было правдой, против которой Василий Васильевич не мог ничего возразить, и это тоже показалось ему обидным. Он проговорил:

— Не в том беда, что гуляет, а в том, с кем гуляет. Человек каков.

— Сколько девку ни карауль, сколько ни стереги, ничего не поможет. Которую надо стеречь, сама того не стоит, чтобы её стерегли.

Вспомнив, как независимо и снисходительно Лиза сегодня разговаривала, он сказал:

— Испотачили мы её.

— Да нет. Вроде бы не очень и потачили, — возразила жена, а помолчав немного, вдруг поднялась легко, так, что чуть только скрипнули пружины. Она положила голову на плечо мужа, как делала когда-то очень давно, пожалуй, в те годы, когда она тайком от отца убегала к нему на свиданку, и он сквозь рубашку почувствовал спокойное тепло её большого и, несмотря на годы, ловкого тела.