Мышь под судом - страница 2

Из истории Кореи известно, что в начале XVI века, незадолго до того, как была написана повесть, группа корейских ученых-конфуцианцев выступила против расхитителей казны и чиновников-лихоимцев, захвативших фактическую власть в стране. Можно предположить, что против таких чиновников направил острие своей сатиры и Лим Чже. Однако неправильно было бы видеть идею повести только в этой сатире.

Прочтите повесть внимательно — и вы с некоторым удивлением обнаружите, что Мышь не вызывает у вас безоговорочной неприязни. Она чем-то симпатична вам. Но чем? Ее устами, как это ни странно на первый взгляд, выражает свои идеи автор, автор безжалостный и умный, намного более дальновидный, чем те ученые, которые боролись лишь против казнокрадов и взяточников. Писатель показывает нам, что все три учения, пришедшие в Корею из других стран, схоластичны и противоречивы. Никто из персонажей повести, за которыми стоят три философии, три религии, не безгрешен. Лим Чже намекает на пустословие и никчемность конфуцианских догм, говорит о том, что авторитеты, на которые в полном смысле слова молились веками, ничего не стоят. Например, когда речь идет о Единороге, Мышь, ловко ссылаясь на знаменитую фразу Конфуция «поймали Единорога», заявляет: «Много есть на свете созданий, слава о мнимых добродетелях которых непомерно раздута!» Уже более прямо Мышь говорит о буддизме: «Пустыми лживыми словами буддизм лишь смущает народ, заставляя его поклоняться идолам». Рассуждение о никчемности даосизма автор вкладывает в уста Духа — хранителя кладовой: «Вот, скажем, даосы: скрываются они в лесах и горах, народу и стране от них пользы никакой!» Эта мысль возникает у судьи под влиянием речи Мыши. Так Мышь-воровка становится и Мышью-разоблачительницей.

Когда две тысячи лет назад известный китайский историограф Сыма Цянь писал «Исторические записки», он после каждого жизнеописания или описания царствования императора делал краткое резюме, которое начиналось словами: «Я, летописец, скажу от себя…» И далее Сыма Цянь в нескольких словах старался высказать свое нелицеприятное и суровое отношение к беспристрастно описанным событиям. После Сыма Цяня такие концовки стали традицией в официальных исторических сочинениях. Потом они попали в китайскую новеллу VII–X веков. Ввели их в свои летописи и корейские историки: мы находим их уже у Ким Бусика, создавшего в 1145 году «Исторические записи трех государств». Такую же концовку дал повести «Мышь под судом» и Лим Чже. Поэтому такое большое значение для понимания концепции автора имеют короткие заключительные фразы повести: «Эх, да разве только у этой Мыши, коварный и подлый нрав?! Право, об ртом и подумать страшно!» Эти слова — приговор писателя феодальному миру, в котором страшно жить, потому что он чудовищно несправедливо устроен. Так заканчивает Лим Чже свою сатиру-аллегорию.

Повесть «Мышь под судом» написана по-китайски и только позднее переведена на корейский язык. И в том, что она написана по-китайски, тоже нельзя не видеть определенной традиции. Писать по-корейски, оригинальным алфавитом, который в то время был уже изобретен, считалось неприличным для образованного человека. Лим Чже не только овладел чужим, чрезвычайно сложным письмом, но и воспринял во всей полноте богатую культуру Китая — вот почему в повести столько намеков, иносказаний, столько ссылок на китайские летописи и персонажи китайской истории. Даже корейский читатель не может сегодня читать повесть без комментариев.

Лим Чже создал своеобразный аллегорический и одновременно сатирический стиль в корейской литературе. Его художественная манера вполне оригинальна, она не характерна ни для средневекового Китая, ни для тогдашней Японии, так же как не характерна для других литератур Дальнего Востока резкая антиконфуцианская направленность. Именно в Корее развивается эта традиция, идущая от повести Лим Чже. Мы видим ее в остроумной анонимной и тоже аллегорической повести примерно XVIII века «Сказание о птице фазане», где фазан и фазаночка, как истые конфуцианцы-начетчики, рассуждают о бобовом зернышке; в сатирах классика XVIII века Пак Чи Вона, чья «Брань тигра» зло высмеивает конфуцианских ученых, и во многих других произведениях корейских писателей.