Мю Цефея. Цена эксперимента - страница 16

И дал Грише расчет.

Зайко и тогда не расстроился. Он был уверен, что стоит отдохнуть — и можно будет так же легко найти новую работу. Отец не был с этим согласен; он тут же схватил сына и поволок в банк, но там ожидаемо сказали, что пока мест для вещей нет и в ближайшее время не ожидается — и показали зал, полный под завязку такими, как Гриша.

Отец замкнулся в себе. Мама с каждым днем становилась все мрачнее; все чаще она ходила по дому, причитая, что сын ее не любит, не уважает, ей теперь не о чем рассказывать соседкам: там везде дети на хороших должностях и при семьях, а у нее!.. Гриша молчал, потому что шофера пришлось уволить и дорогие батарейки в нарукавном устройстве поменять было некому. Точнее, это могла сделать мама, но она все время либо забывала, либо откладывала покупку, либо мучилась от мигрени и выходить никуда не собиралась. Жираф Симба подсказал Анютке, что надо бы помочь брату, но на сестрино предложение сбегать за батарейками мама ответила возмущением: такую дорогую покупку невозможно доверить маленькой девочке!

В конце концов отец заставил маму отвезти Гришу к тому самому знаменитому врачу, поход к которому так давно откладывался. «Пора», — сказал: и маме ничего не оставалось, как, несмотря на мигрень, отвезти сына.

Знаменитый врач мягко улыбался, сияя глазами и зеркалом на лбу, и обращался к Зайко исключительно «Гришенька». Осмотрев молодого человека, он покачал головой:

— Какой запущенный случай! Мамочка, как же вы тянули с визитом ко мне столько времени?

— Мы думали, это пройдет, — понурилась та.

Врач покачал головой:

— Нет, эта болезнь сама не проходит. Я могу попробовать вылечить вас, но это будет стоить… — Он задумчиво воздел глаза к потолку, пошевелил губами и нацарапал карандашом на бумаге некую сумму. Взяв листок в руки, мама схватилась за рот и приглушенно выдавила:

— Да это же еще больше, чем тогда на скорой нам сказал…

— Расценочки выросли, мамочка. Да и случай у вас ну очень запущенный.

Мамина кожа пошла пятнами. Гриша даже испугался, как бы ей не стало плохо, — но тут же благостное, легкое спокойствие накрыло его, и он перестал бояться.

Мама тем временем отдышалась.

— Нам надо подумать.

— Подумайте, подумайте.

Они оставили кабинет доброго доктора, сели в такси, и всю дорогу мама молчала и смотрела в одну точку. Гриша даже испугался, не стала ли вещью она сама, и отчаянно звал ее — конечно, его никто не слышал. Но обошлось; когда водитель такси обернулся и назвал сумму, мама подпрыгнула, молча подала ему несколько бумажек, вышла из автомобиля и направилась к дому. Водитель крикнул ей: «Дамочка, сына забыли!» Мама вернулась, покачиваясь на каблуках, и вытащила Григория.

В этот вечер у Зайко-младших с игрушками было долгое чаепитие. Уже выпала роса огоньков в противоположном доме — синих, зеленых, красных; на небо вынесло луну. «Не зажигай лампу, так красиво», — попросила Анюту Алиса Ивановна. Она совсем сдала в последние дни: одна лапа держалась на ниточке, мех на шее и на макушке вытерся, но меньше любовь сестры к маленькой кенгуру от этого не становилась. Михаил, чувствовавший себя в темноте неуютно, попытался возражать, но Лев Асланович объявил голосование, и, конечно, большинство захотело любоваться сумерками.

Потом пришли родители, включили свет, разогнали чаепитие и устроили ужин. Грише они так ничего и не сказали.

С тех пор его никуда не брали, только перекладывали из гостиной в Гришину спальню, из Гришиной спальни — в Анютину комнату, оттуда — на кухню, из кухни — в ванную и по кругу. Да и не то чтобы перекладывали, а все больше швыряли. Мама как-то при уборке в сердцах толкнула сына, и тот упал набок, а она даже не стала его поднимать. То есть потом, когда должен был прийти отец, конечно, подняла. Но до этого мама все Грише высказала и сунула ему под нос бумажку с надписью «Налог на вещь». Это добрый доктор, поняв, что деньги ему нести не собираются, настучал про Гришу и тем самым расстроил маму. Зайко мысленно пожелал врачу самому стать вещью.

Родители все больше стеснялись заговаривать о Грише, и особенно — с ним самим. Будто всегда общались с куклой, а то вдруг прозрели и друг друга спрашивают: «Что за помрачнение такое было?» В конце концов, устав перекладывать Гришу из комнаты в комнату, они даже убрали его на балкон, устроив коробки вроде кресла. Зайко не возражал: в его положении можно было наблюдать за птицами. Правда, стекло с каждым днем становилось все более грязным, но это почти не мешало ему. Особенно Григорию нравились вороны — эти долго боялись его, но со временем привыкли прилетать каждое утро, садиться на карниз с той стороны стекла и что-то кричать на вороньем языке. Крохотные глазки птиц светились добрым участием, что чрезвычайно трогало Гришу.