Мюнхен - страница 28

Масарик снова посмотрел на Яна Мартину. Ян опустил глаза.

— Дэдди, — сказала Алиция Масарикова, но тут же поправилась: — папа, тебе, наверное, холодно. Комары кусаются.

Масарик потянул себя за ус.

— Костер сегодня разводить не будем, — решил он и встал, — пойдемте в дом. Что скажете, доктор?

— Уже звезды появляются, — сказал Самек и посмотрел на небо, — пора.

Все встали и пошли в освещенный замок.

Доктор Бенеш и пани Гана уехали до ужина. Но писатели вместе с президентом и его дочерью уселись за стол, накрытый по-английски, без скатерти. Тарелки, рюмки и овальная ваза посередине стояли на кружевных салфетках. Алиция поставила в вазу полевые цветы.

Это был скучный ужин, во время которого шел лишь легкий разговор о погоде.

Кофе подавали в соседнем зале. Президент с пледом на плечах сел в плетеное кресло, а вокруг него разместились гости. Камердинеры налили в маленькие чашечки черный кофе. Доктор Регер, выпрямившись, стоял за креслом президента. И тут Масарик развернул исписанную бумагу, которую вытащил из кармана френча, и печально заговорил.

— Я поднес им республику на блюдечке, — разъяснял он, кого имеет в виду под теми, кому он поднес республику. — У меня удивительная судьба. Бернард Шоу в этот Новый год в берлинской прессе заявил, что президентом Соединенных Штатов Европы, если бы таковые возникли, мог бы быть Масарик, и никто другой. Но здесь, дома, ведутся споры, избирать ли меня снова президентом Чехословацкой республики. Некоторые хотели бы Швеглу. Хорошо. Нападки ведутся из виллы Крамаржа. Крамарж помогал подняться на ноги фашизму. Теперь у него Гайда, Стршибрный, и раздаются голоса, что нужно выкурить из Града псевдогуманистическое дерьмо. Это я-то дерьмо! Они говорят, что я окольным путем ввожу большевизм и прячусь за большевистских легионеров. Мы зашли уже так далеко, что раздаются призывы к диктатуре. Некоторые хотели бы, чтобы диктатором стал я. Но больше всего стать диктатором хочет один генерал. Это Гайда. У меня есть сведения о его планах. Мы уже здесь говорили о сокольском слете, который будет в июле. Я написал здесь несколько строчек и прочту их вам.

Президент дрожащим, взволнованным голосом начал читать статью о диктатурах и диктаторах, о путчистах и фашиствующей улице и о том, что подобные идеи не являются чешскими и не могут увенчаться успехом, потому что чехи народ демократический и их гуманизм не ложь, а традиция. И если ищут генерала, который взялся бы за организацию путча, то он, видимо, может найтись, но это его и погубит. Здоровая демократия — вот будущее Чехословакии! Примером для нас должен быть не Муссолини, не Пилсудский, а английский парламентаризм. И пусть определенная часть буржуазии не играет легкомысленно с огнем диктаторства!..

Президент дочитал, сложил исписанную бумагу и сунул ее в карман. Погладив усы, он прищурился, улыбнулся и спросил:

— Ну, что вы на это скажете?

Гости долго молчали. Это был неожиданный вопрос. Первым откликнулся Самек. Он сказал, что необходимо покончить с правительством чиновников, оно не годится для демократии.

Ладислав Годура к этому добавил тихим, но решительным голосом:

— Мы не преодолеем трудностей демократии, если будем проводить империалистическую политику против Советской России.

Масарик насупился и замолчал.

Потом говорили о коррупции и нездоровой политизации жизни, культуры и экономики.

— Политика заключается и в так называемой аполитичности, — сказал Годура. — Аполитичность — это антинародный лозунг!

— О классовой борьбе, коллега, мы поговорим в следующий раз, — улыбнулся Масарик. — Сейчас для этого нет времени. Что вы конкретно думаете о моей статье?

— Она своевременна, — сказал Годура. — Фашизм нужно подавить в зародыше.

— В этом-то и дело, — сказал Масарик, — я еще не знаю, напечатаю ли эту статью, конечно под псевдонимом, или же что-нибудь подобное напишет кто-нибудь другой, дело не в этом. Генерал, который хотел бы организовать путч, не должен найтись! — Он сжал кулаки. — Самек мне уже в этом помогает, благодарю его. И остальные должны помогать. Речь идет и о вас.

Через открытые окна в зал глядела темнота вечера. В зале и на улице воцарилась такая тишина, что было слышно далекое уханье совы.