На берегах Гудзона - страница 20

Старый разносчик не мог простить себе того, что он доверил своего ребенка чужим людям, уверяя себя, что если бы Мириам оставалась дома, она теперь была бы в живых.

Санаторий начал оказывать на его омраченную горем душу какое-то притягательное влияние. Целые дни он проводил около ворот большого парка, и не один с трудом заработанный им доллар перешел в карман богобоязненного Тома Барнэби, который позволял за это Самуилу Каценштейну заходить в покойницкую.

Напрасно Грэйс Мэтерс и молодой Уорд пытались удерживать разносчика подальше от этих страшных мест. Он утверждал, что там он себя чувствует ближе к своему ребенку, и кроме того…

— И кроме того? — спросил Гарвей Уорд. — Почему вы не договариваете?

Лицо старика изменилось; неподвижное и жесткое, с остановившимся взглядом, оно внезапно стало похоже на маску.

— Я этого не могу сказать сейчас… может быть, позже, — ответил он уклончиво, и больше не стал говорить об этом.

— Старик страдает какой-то манией, — сказал Гарвей, когда Самуил Каценштейн ушел. — Я боюсь за его рассудок. Вы заметили выражение его лица?

— Да, но я думаю, что горе о дочери так действует на него, — возразила молодая женщина.

Когда Гарвей Уорд прощался с ней, она сказала ему:

— Несколько дней мы не будем видеться с вами. Жена моего покойного брата приезжает на неделю в Бостон. Она просила меня повидаться с ней. Я не могла отказать ей в этой просьбе и завтра утром уезжаю.

— Когда вы вернетесь, сообщите мне тотчас же, — попросил молодой человек.

— Разумеется. Может быть, к тому времени мы нападем на какой-нибудь след. Мысль о том, что убийца может скрыться, угнетает меня.

Гарвей Уорд провел неприятную неделю. Он больше не мог скрывать от себя, что любит Грэйс, но в то же время знал, что его любовь безнадежна, что никогда молодая женщина не забудет Джона Роулея. Кроме того, его чувство казалось ему чуть ли не кощунством по отношению к покойному другу.

В Нью-Йорке усилилась жара. Гарвей, несколько ночей подряд не смыкавший глаз, чувствовал себя разбитым, и его потянуло на свежий воздух. Он решил поехать на загородную виллу своего отца, куда Генри Уорд переехал уже неделю тому назад.

Никого не предупредив, он приехал туда к вечеру.

— Ты мог ведь телефонировать мне, Гарвей, — заметил его отец с еле заметной досадой в голосе.

— Прости, но я совершенно не подумал об этом. Разве я чем-нибудь помешал тебе? — Гарвей был смущен: впервые отец встретил его без особой радости.

— Как можешь ты так говорить? Ты знаешь, как я всегда рад тебя видеть. Но я почувствовал необходимость побыть в полном покое и отпустил всю прислугу, не исключая старого Джемса, и я боюсь, что это причинит тебе массу неудобств.

— Ничего, я ведь не требователен. Кроме того, я намерен провести здесь только ночь и, самое большее, завтрашний день. Я чувствую себя усталым и разбитым и не прочь бы проспать часов двенадцать без перерыва.

— Ты в самом деле выглядишь плохо. Тебе следовало бы пораньше лечь спать.

Вечером Гарвей вспомнил беспокойство отца по поводу отсутствия прислуги и улыбнулся, тронутый его нежной заботой о нем.

Старый Уорд настоял на том, чтобы в девять часов сын принял снотворный порошок, проводил его в половине десятого в его комнату и собственноручно опустил тяжелые шторы на окнах.

— Ты должен хорошенько выспаться, Гарвей, — заметил он. — Тебе это необходимо. Я закрою ставни, чтобы завтра утром солнце не разбудило тебя слишком рано.

Генри Уорд подождал, пока Гарвей улегся в постель, затем сердечно пожал ему на прощанье руку:

— Спи спокойно, мой мальчик.

«Добрый старик, — подумал Гарвей, растроганный, — как он обо мне заботится! Я, действительно, никогда не чувствовал отсутствия матери. Он был для меня отцом и матерью вместе… Но если бы он не запер ставней, было бы гораздо лучше, а то я задыхаюсь… Встану и открою их!»

Однако, действие порошка оказалось довольно сильным: через пять минут Гарвей Уорд уже спал.

Когда он проснулся, солнце стояло высоко в небе, и лучи его проникали в комнату через одно из окон, ставни которого были широко раскрыты.

«Странно, — подумал молодой человек, — вчера вечером они были закрыты».