На бодворке, на лавочке - страница 4
эстетические подробности нашего стариковского бытия: то у тебя в брюхе бурлит
революция, газы неудержимо рвутся наружу, то моча не идет, и ты корчишься от боли, то, наоборот, ты ее удержать не в силах, от тебя воняет, то по три-четыре раза за ночь шлепаешь
в туалет, кряхтишь, харкаешь - словом, сам себе противен. Одно утешенье: этого никто не
видит, не слышит!
- Точно. Зато наши симпатичные бабульки - ангелочки бесплотные, у них никаких подобных
хворей нет и быть не может, и чего только к докторам ездят, вот вопрос? Полагаю, от скуки.
- Хватает, конечно, и у них. Мне однако предостаточно и того, что я сам о себе знаю! И
выставлять это напоказ не хочу!
- И я не хочу. Тогда в чем проблема?
- Черт ее знает. Все правильно, все логично, вот только порой хочется завыть!
- Завой, - разрешаю я, - только не очень громко, не то соседи полицию вызовут!
А мне выть не хочется, я привык к своему одиночеству. И большая любовь - та, о которой
стихи и поэмы, трагедии и романы - как-то обошла меняя стороной. В юности довоенной не
успел, а с войны пришел на костылях, было не до любви, мечтал дожить до того дня, когда
проснешься - и не рвет, не дергает тебя дикая боль, когда станешь нормальным
двадцатилетним человеком. Ждать пришлось довоьно долго, лет пять или даже шесть.
Потом была долгая семейная жизнь, без особых любвей, без взлетов страсти и без
разочарований. За долгие годы выработалось какое-то особое чувство: любовь не любовь, дружба не дружба - просто незаметно срослись, как симские близнецы, ведь столько вместе
прожито-пережито: и хроническая учительская нищета, и тревоги за детей, и болячки - всего
хватало. Мне было 70, когда ее не стало, о другой женщине я даже не помышлял.
Поезд ушел, и на безлюдном перроне я один.
У Ильи, по его словам, была в молодости любовь, но неудачная.
- На первом курсе,- говорил он,- был у нас драмкружок. И вот как-то зашла на репетицию
девчонка с геофака - и все, кончились мои репетиции, только и света в окне , что она, Лиля.
И взаимно, никаких соперников, ревнючих переживаний, даже в гости к ее родителям ездил, в райцентр. И тут война. Я с первого дня в армию, она к родителям своим. Повоевал я с
немцами и с японцами, в конце сорок пятого года демобилизовался, прискакал домой - а моя
Лиличка, оказывается , во время войны замуж выскочила - за полицая! Полицая того
партизаны расстреляли, осталась она одна с пацаненком. Всѐ это поведала мне ее подружка.
Сказала, правда, что замужество то было вынужденным, чтоб немцы не угнали в Германию, семейных они не брали. И горюет, дескать, Лили только обо мне. Ну, то, что так многие
спасались от угона в рабство, я знал, и это бы меня не остановило, но - за полицая! Меня
корежило от одной мысли, что я стану наследником полицая! Так и не поехал, не захотел
даже увидеться. А другой любви так и не появилось...Баб хватало, но чтоб хоть раз
захотелось с какой-нибудь связать жизнь - нет, ни разу.
Как-то на бордвоке подсели к нам три подруги-бабульки из соседнего дома, стали
подначивать бобылей: дескать, не потому ли бобыли, что уже ни на что не способны.
Илья подмигнул, жестом фокусника выдернул из-зи спины воображаемую гитару, ударил по
"струнам", запел:
Как женился я - раскаялси-и,
Да уж поздно, делать нечего:
Обвенчавшись, не разженисси-и,
Со своей дорогой не распрощаесси-и!
- Вон очто!- засмеялась Роза ( она и в самом деле походила на розу, только с облетевшими
лепестками). - Трусил?
- Трусил, конечно, как не трусить! - смиренно согласился Илья.- В ваших нежных лапках
такие острые коготочки, а я с детства боюсь щекотки! Нагляделся на счастливчиков, всю
жизнь наслаждался чужим счастьем!
- А жием мы только ссоримси-и
Да своею роднею похваляемси-и, - пропел он, хлопнул по "струнам" и тем же шикарным
жестом выбросил "гитару" в океан.
- Отважный народ в нашем доме живет!- насмешливо констатировала Роза.