На дачу к Короткевичу - страница 11
Нам же остается лишь позавидовать тем, кто учится и будет учиться в Лите. У них все впереди.
Товарищ Кожедуб прибыл?
Я уже дожил до того возраста, когда и о себе можно рассказать пару баек.
О своем легендарном однофамильце мне приходилось слышать довольно часто. Поэт Феликс Чуев, закадычный друг всех летчиков страны Советов, однажды поймал меня в кулуарах какого-то писательского собрания.
— С Иваном Никитовичем выпивал? — прямо спросил он меня.
— Нет, — повинился я.
— А я выпивал! — захохотал Феликс. — Классный летун. Знаешь, сколько у него на самом деле сбитых вражеских самолетов?
— Шестьдесят два, — сказал я.
— Это немецких шестьдесят два. — Чуев оглянулся по сторонам и перешел на шепот: — А еще девять американских.
— Мы же с ними не воевали. — Я тоже перешел на шепот.
— А в Корее?
Феликс двумя пальцами взялся за пуговицу на моем пиджаке и стал ее выкручивать.
— Кожедуб там командовал воздушной дивизией, и летать ему, конечно, было запрещено. Но он ведь герой!
— Трижды, — сказал я.
Я попытался отнять у него пуговицу, но Феликс держался за нее как за гашетку пушки, в перекрестье которой попал самолет противника.
— Кожедуб садился в машину, взлетал и лупил американцев как сидоровых коз! Девять самолетов приземлил, это документально подтвержденных. А были еще и неподтвержденные. В том числе парочка реактивных.
— Мастерство не пропьешь, — согласился я.
— Я у него спрашиваю: «Иван Никитович, какой у вас летчицкий секрет? У Покрышкина была “этажерка”, а у вас?» А он, между прочим, мужчина плотный, не то что ты. В кабине сидел как впаянный.
Феликс критически осмотрел меня с головы до ног.
— И что он ответил?
Я все же вырвал пуговицу из пальцев Чуева.
— Он говорит: «Беру самолет врага в перекрестье и давлю на все гашетки!» Слово «перекрестье» произносил через твердое «р»: перэкрэстье.
— У нас так многие говорят, — сказал я.
— Но ты белорус, а он из Чернигова, — махнул рукой Феликс.
— Мой дед тоже черниговский, — сказал я. — Все Кожедубы оттуда. Кожи дубили. В остальных местах их называли кожемяками. Профессия такая.
— Ишь ты! — восхитился Чуев. — Надо записать.
Второй раз об Иване Кожедубе я говорил с женой поэта Николая Доризо.
В Доме творчества писателей «Пицунда» я шел через холл на первом этаже к лифту.
— Кожедуб! — окликнул меня кто-то из собратьев по перу. — На рынок за вином едешь?
— Нет, — сказал я и вошел в лифт.
Там уже находились Доризо с супругой. Надо сказать, в середине восьмидесятых писательские Дома творчества были чем-то вроде Куршевеля. Во всяком случае, некоторые жены писательских начальников ездили в них исключительно для показа нарядов и драгоценностей.
Жена Доризо была одета во что-то немыслимое. Очевидно, и бриллианты на руках, в ушах и на шее были у нее тоже не самые мелкие.
— Вы родственник Ивана Никитовича? — осведомилась супруга, вздернув одну бровь.
— Однофамилец, — сказал я.
— А я дружу с его женой, — усмехнулась супруга. — Она замечательно играет в карты.
— В очко? — удивился я.
— В преферанс, — тоже удивилась супруга. — Обыгрывает всех, кто сидит за столом. Кроме меня, конечно. Но это по дружбе.
Она снова усмехнулась. Доризо неодобрительно молчал. Кажется, ему не нравился наш разговор.
К счастью, лифт остановился, и я из него вышел.
«Стало быть, — подумал я, — жена Ивана Кожедуба играет в карты. А что в это время делает он сам?»
Вопрос был чисто риторический. Маршал авиации мог себе найти занятие по душе в любое время дня и ночи.
В 2003 году столицей Дней славянской письменности был назван Воронеж. К началу третьего тысячелетия от Рождества Христова братья-славяне разбежались по своим квартирам, и каждая страна этот праздник отмечала самостоятельно.
— Поедешь в Воронеж? — спросил меня поэт Сергей Бензенюк, который каким-то образом попал в оргкомитет этого самого праздника.
— Поеду, — сказал я.
До этого я был на Днях славянской письменности в Минске, и мне понравился размах застолья в гостинице «Юбилейная». Там славяне предстали передо мной единым целым. Они дружно выпивали и закусывали, и сербы не ссорились с хорватами, а поляки с русскими.
Однако в это же время я начал работать в «Литературной газете» над российско-белорусским проектом «Лад», и дела не отпустили меня.